К нам подъехала карета. Мы уселись; подскочивший полицейский захлопнул дверь, но еще несколько минут мы продолжали стоять на месте, пока тот же грубый начальственный голос не крикнул:
— Пошел!
Мерное колебание упругих рессор убаюкивало еще лучше, чем тряска вагона. Но скоро я заметил, что жандармы забыли завесить окно кареты и что, следовательно, мне можно будет еще раз взглянуть на Питер, на картину его вечерней уличной жизни.
Сначала не попадалось ничего, на чем я мог бы остановить взор. Мы ехали по Невскому, и довольно быстро. Мимо нас поминутно мелькали экипажи, а в стороне освещенные окна магазинов, вывески, фонари. На тротуаре было довольно много народа, но в тумане и на таком значительном расстоянии все фигуры теряли свои определенные очертания и превращались в одинаково бесцветные силуэты живых теней; к тому же, очевидно, "не прогуливать себя", как выражался один мой знакомый, почтенный немец, вышли все они на улицу в такой час и в такую погоду, а каждый шел по своему делу, каждый спешил, каждый ежился от пронизывающей его сырости и от капель воды, которые от времени до времени попадали за шею и бог весть откуда брались. Уж невдалеке от Литейного я заметил среди прохожих студента-медика, и его форменное пальто пробудило во мне ряд воспоминаний о питерской жизни, об Академии, об ее знаменитой библиотеке, сходках... словом, о всем том, что "было и чего не будет вновь".
Карета повернула за угол, и мы покатили по Литейному. Одно за другим мелькали знакомые здания, пробуждая в душе новый ряд давно забытых воспоминаний. Я так ими увлекся, что почти не заметил, как мы доехали до Пантелеймоновской и повернули налево. Тут, на самом повороте, мне бросились в глаза две женские фигуры, которые уж обратили внимание на нашу карету и проводили ее взглядом. Это был последний взгляд, может быть, сочувствия, может быть, сожаления, по крайней мере взгляд без злобы и без ненависти, который пришелся на мою долю. Вероятно, они заметили жандармов, а может быть, и меня успели разглядеть, ибо, как нарочно, тут мы ехали очень тихо и близко от тротуара. Это были две молоденькие и стриженые синьориточки, несомненно курсистки. У одной виднелась из-под наброшенного на плечи пледа связка книг в руках; у другой был бумажный мешочек, из которого выглядывал кончик булки.
"Чай пить идут", промелькнуло у меня в голове, и вспомнился мне ряд счастливых вечеров, проведенных за чайным столом, где мы грызли печенье, может быть, купленное в той же самой булочной, куда сейчас заходили эти самые барышни. Ряд новых воспоминаний, волна за волной, охватил меня, и сердце заныло щемящей тупой болью. Но вдруг карета остановилась перед воротами. В оконце калитки выглянул часовой жандарм, очевидно уже поджидавший нас. Сию же минуту замок щелкнул, ворота отворились, и мы въехали на знакомый мне двор Третьего отделения {Собственной Его Величества канцелярии.} (ныне штаб корпуса жандармов), но остановились не у того подъезда, который я ожидал, а у следующего, направо от него.
Старший вышел из кареты, взошел на крыльцо и стал подниматься вверх по лестнице, освещенной лампою. "Казначейская", прочел я над дверью. Очевидно, он пошел доложить о моем прибытии дежурному офицеру. Через несколько времени он вернулся, попросил меня выйти и пошел назад, к первому подъезду. Я следовал за ним, а за мной второй жандарм. Оба они подтянулись и не смотрели более сонливыми рохлями. Заметно было, что их сердца чуют близость начальства. Мы поднялись на площадку второго этажа. Прямо против нас была дверь, ведущая в помещение, где производятся допросы. "Канцелярия для производства дел по преступлениям государственным", гласила надпись, но жандарм повернул направо в коридор, отворил дверь, и мы очутились в какой-то прихожей, имевшей довольно пустынный вид.
На вешалке висели два-три пальто, в углу виднелись калоши и зонтик. На диване примостился какой-то старый-престарый лысый и беззубый хрыч в форменном зеленом двубортном сюртуке вероятно, швейцар или курьер, который при нашем появлении поспешно вскочил на ноги, протирая себе глаза. В соседней комнате сидел за письменным столом дежурный чиновник, очень молодой и очень развязный субъект, занимавшийся прикладыванием печатей и надписыванием чего-то на бланках, которых перед ним лежала целая кипа. Переговорив с моим жандармом, он ушел во внутренние комнаты, и минут через пять оттуда вышел ко мне пожилой, бритый господин с типичной канцелярской физиономией, очень любезный и вежливый.
Поздоровавшись со мной, он обратился к жандарму, который тем временем пошел за моими вещами и только что снова появился в дверях, держа в руках мой немногосложный багаж.
— Это не нужно: ведь они здесь не останутся.
Дежурный чиновник что-то тихо шепнул ему.
— Ну хорошо, поставь тут, — сказал он остановившемуся было в недоумении жандарму.
— А где же дежурный офицер?
— Сейчас придут. За ними послали, — доложил хрыч.
Действительно, он не заставил себя долго ждать: скоро послышался звон шпор и прочих аксессуаров полной жандармской формы, и в прихожую вошел офицер, плотный и бравый, с окладистой бородой и очень почтенной лысиной, совсем даже не по чину: он был всего лишь поручик. На нем были нацеплены и револьвер, и шашка, и лядунка, и эполеты, и аксельбанты, и прочее; все это сверкало и звякало при каждом его движении, что, видимо, очень нравилось бравому поручику, и он поминутно щелкал каблуками и отряхивал свою сбрую.
Они тихо заговорили между собой.
— Знаете, рядом с тем, который давно, — сказал офицер.
Чиновник одобрительно кивнул головой и любезно со мной распростился, а бравый поручик не менее любезно попросил меня пожаловать, а затем, обратившись к стоявшим по моим бокам жандармам, скомандовал:
— Сабли вон {И повели меня, раба божия, столь торжественно, как еще никогда не приходилось ходить в пределах тюремной территории, ибо в суд, слушать приговор в окончательной форме, меня вели под конвоем целой полуроты пехоты, десятка конных полицейских и множества околоточных, но тогда вели по улицам города.}.
Мы вышли на двор и направились к тому самому подъезду, у которого стояла карета. Мне опять бросилась в глаза надпись "Казначейская", и я, бывший раньше в Третьем отделении на допросе, но не сидевший там, несколько недоумевал, куда меня ведут.
Свободное копирование
