Киссинген

10. Киссинген

 Жилось нам в Париже весело и беззаботно; на душе так легко и хорошо! Но, вот, пора ехать мужу на воды в Киссинген, а мне надо возвращаться в Петербург, чтобы печатать мои "Воспоминания"!

 Я собиралась все лето не покидать Питер, но муж скучал без меня и все вызывал телеграммами; наконец, он написал мне, что если я не приеду, то он бросит лечение и вернется в Ташкент. Я тут же решила недели на три катнуть заграницу, и два дня спустя была уже на пути в Киссинген.

 Ехать было очень неудобно, теснота в вагонах ужасная; я старалась сузиться до последней возможности, а тут еще, тяжело пыхтя, к нам лезет дама монументальных размеров, могущая служить рекламой: "Кушайте геркулес!". На германской границе таможенные надсмотрщики страшно надоедали своими несносными придирками; на мою долю попался особенно неприятный чиновник, рыжий и ужасно противный, который отобрал-таки у меня вкусную коробку конфект, за что я так посмотрела на него, что, если б взглядом можно было убить человека, то, наверно, его уже не было бы на свете. До самого Киссингена соседкой моей была сильно ремонтированная особа, невыносимо надушенная, со взрослой дочерью, одетой в короткое платье, которая, по желанию матери, должна была казаться еще ребенком. Дама эта завела со мной разговор, но я притворилась глухонемой; это оказалось совершенно лишним, так как многоречивая дама, имевшая способность залпом выпускать тысячу слов, все время трещала, не ожидая ответа. В ранней молодости болтушка, вероятно, была не дурна собой, и теперь еще никак не могла она отделаться от этого воспоминания, убедив себя, что ей всего тридцать лет и что она никогда не доживет до сорока. Все время она повествовала о своих чарах и победах. Напротив меня сидела "mater familas" с тремя детьми и со страшным количеством багажа, которая в короткие промежутки болтовни моей соседки рассказывала мне о необыкновенной красоте и гениальности своих чад. Ночью, действительно, они показали себя во всей красе, -- спать не давали, вопив без умолку; грудной младенец особенно злостно ревел.

 Вот и Киссинген! Когда поезд входил в вокзал, я высунулась из окна и издали увидела на платформе мужа; он хотел пройти через решетку и вступил в препирательство с двумя полицейскими, которые его удерживали. И как же он мне обрадовался! Я редко видела его таким сияющим.

 Муж прекрасно устроился в роскошной вилле доктора "Sautier", у которого он лечится. У этого эскулапа громадная практика. На другой день моего приезда я пошла с мужем к нему на прием; гостиная его была наполнена целой клиникой физических немощей. Больные в ожидании приема просматривали старые журналы и не особенно дружелюбно друг друга осматривали.

 Киссинген весь в цветущих садах; кругом горы, масса зелени и цветов, воздух чудный. Я сразу почувствовала себя здесь уютно и хорошо.

 Рано утром проезжает мимо нашей дачи громадный почтовый омнибус; кучер трубит песенку, значит -- пора вставать. В 6 часов я уже сопровождала мужа в "Kurhaus", где музыка играет от пяти часов утра до восьми. Все больные ходят со стаканами; на главной аллее очень шумно, особенно много народа толпится около источника "Rakozy Brunnen". Наиболее больных возят в креслах.

 Режим установлен здесь очень строгий, больные все должны делать по часам; это не люди, а циферблаты какие-то!

 Мужу ежедневно предписано делать длинные прогулки; от большого моциона у меня является аппетит крокодила, а кормят здесь очень голодно. Мне также пришлось за компанию сесть на пищу Св. Антония; больничный стол без всяких приправ, ужасно приторный, фруктов никаких не дают. Укладываемся мы спать с курами; по строгому приказанию доктора, в 9 часов надо уже лежать в постели. Трудно мне подделаться под здешний больничный лад. Я возмущалась против такой дисциплинированной системы, и этот скучный режим начал казаться мне чем-то вроде исправительного заведения, так хотелось скорей удрать отсюда в Петербург, где можно жить как хочется. Лица всех курортных больных до того мне приелись, что скучно смотреть на них. У этих людей, съехавшихся с разных концов света, одно только страстное желание -- выздороветь; говорят они только о своих болезнях.

 В Киссингене множество русских. Я познакомилась с женою Великого Князя Михаила Михайловича, -- графиней Турба. Отец ее граф Нассау, а мать--дочь Пушкина. Великий Князь посетил нас вместе с графиней; такие они оба приветливые, милые, -- прелесть!

 Погода испортилась, небо все в тучах и дождь зарядил на долго. Курортная публика уныло бродит под зонтиками. Мне стало, если возможно, еще скучнее.