Обратным проездом через Иркутск я виделся с харьковским предводителем дворянства Н. А. Ребиндером, с которым я был знаком с детства, и рассказал ему все подвиги этого отряда. Н. А. Ребиндер отлично понимал положение, но атмосфера тогда была такова, что он просил об этом много не рассказывать. Это было знаком полного бессилия правых элементов в борьбе с нарастающим революционным течением.
В то время председателем губернской земской управы был мой товарищ детства, также известный и очень левый общественный и земский деятель Василий Григорьевич Колокольцов. Он был старше меня, и я помню рассказы в моей семье о том, как молодой Колокольцов попал под влияние нигилистов. Окончив очень тогда революционно настроенную Петровскую академию, он весь проникся левыми тенденциями и почти студентом женился на крестьянке. Это был в высшей степени чистый и честный человек, всецело преданный идеям, в круг которых попал. И в Харьковском земстве он шел с левыми. Но, видя безобразия левых во время маньчжурской войны, он прозрел. Однако уже не мог ничего сделать, чтобы приостановить зажженный его единомышленниками пожар.
Уже в эмиграции мы встретились, как старые друзья. Он остановился у меня, и длинные ночи мы развертывали мрачный фильм своих воспоминаний, беседуя о гибели России, которую одинаково любили. Еще раз он сам обрисовал мне все преступления Харьковского земства во время маньчжурской войны. Он рассказал мне, как знаменитая психиатрическая больница "Сабурова дача", которую я когда-то реформировал, попала в руки революционных бесов и стала штаб-квартирою революции. Это там выдвинулся знаменитый разрушитель Артем, который при мне, когда я был главным врачом этой больницы, был мальчиком при слесарной мастерской.
Суровым приговором Василий Григорьевич осуждал свои прошлые заблуждения и скорбел о гибели России. Он кончил свою жизнь в Париже самоубийством, разочаровавшись в деле спасения России.
Третья, мелкая фигура, был Георгий Михайлович Линтварев, легкомысленный, наивный, но хороший человек, совершенно подпавший под влияние левых и немало потрудившийся над гибелью России. В 1903 году он не был утвержден министром внутренних дел Плеве в должности выбранного члена губернской управы. И как раз по этому поводу, будучи вызван к министру, встретился со мной на приеме у министра. Я стоял рядом с ним, когда В. К. Плеве в суровой отповеди указал ему, что "так очень легко спуститься по наклонной плоскости до полного падения"... Эти слова оказались пророческими. Линтварев бесславно закончил свою революционную карьеру, одно время примкнув к белым, и совершенно покинутый революционными бесами.
На моем военном психофильме времен маньчжурской и Великой войны много живых образов лиц, вошедших в историю -- то как герои Императорской армии, то позднее как изменники Императорским знаменам или отрекшиеся и перелетевшие в стан непредрешенцев. Куропаткина я видел на войне неоднократно и был о нем до его последних бредовых откровений на закате дней хорошего мнения. Имел я длинную беседу перед его отъездом на войну с генералом Гриппенбергом в присутствии генералов Рузского и Плеве, в которой я докладывал им все, что видел на маньчжурской войне. И в Ляояне, и потом в Вильне я встречался с генералом Ренненкампфом. Все это были тогда настоящие царские русские генералы. Некоторых из них потом захватил вихрь революции и превратил в изменников. Но тогда трещин в их психике не было. В Маньчжурии в боях под Ляояном я близко видел будущих ренегатов Империи, тогда полковников Гутора и Клембовского, с которыми был в одном отряде. И если бы тогда цыганка предсказала мне их печальную судьбу большевистских спецов, которые устроили в 1918 году муравьевское побоище и резню офицеров в Киеве, -- я бы не поверил.
Так, встречая на протяжении своей длинной жизни людей, я не мог предвидеть, что судьба стасует карты и что одни из них сойдут со сцены жизни героями, а других поглотит бесславие и срам. Когда теперь я читаю историю последних войн и предо мною мелькают образы виденных людей, фигурирующих в роли большевистских спецов, вождей отречения и непредрешенства, в моей психике, как специалиста по душевным движениям и надрывам, рисуется весь ужас пережитой катастрофы. Из героев исторической России люди превращались в прихвостней Керенского, и генералы снимались с ним, стоя навытяжку. Революция, измотав их душу, выбрасывала их в навоз эмиграции без чести, без воспоминаний о великом прошлом, бормочущих какой-то вздор в свое оправдание отречения от Императорского штандарта.
Свободное копирование
