Моя жизнь - 6

   5.ДОМ "КУПЦА" ДОЛБИЛОВА

   Так вот, в самом ее начале, на косогоре по правой "четной" ее стороне, среди одноэтажных частных домишек, прилепившихся к краю широкого оврага, по дну которого и пролегает эта улица, стоял небольшой, такой же, как и все остальные, деревянный домишко, принадлежавший в те времена, как я уже писал, "купцу" Долбилову. Почему и за что хозяина этого дома величали "купцом" - научно непонятно. "Купец" из него был, наверное, такой же, как из меня персидский шах. Видимо, дело было в том, что в полуподвале этого домишки хозяин оборудовал небольшую кустарную пекарню, в которой к утру каждого дня вручную выпекалась сотня, если не больше, пышных и очень вкусно пахнувших караваев ситного хлеба, которыми торговала в небольшом хлебном ларьке на углу Неёловской (рядом с керосиновой лавкой) сама хозяйка дома.

   Обратите внимание на эти два, совершенно вышедших теперь из употребления названия "Хлебный ларек" и "Керосиновая лавка"! - не правда ли, чудесная примета времени? Где теперь найдешь такой ларек и "керосиновую" лавку?

   Так вот, работали в этой "пекарне", как мне много лет спустя, рассказывала мама, сам хозяин ("купец" Долбилов), его взрослый сын и сноха. Все делалось там вручную, и хлеб насущный доставался этим "буржуям", надо думать, таким тяжким трудом, что не позавидуешь. Тем не менее, когда рушили НЭП, этого "мироеда" ГПУ вытрясло практически наизнанку, пекарню уничтожили, а самого его сослали на Соловки, откуда он так и не вернулся.

   Жилые "хоромы" в "сказочном замке" этого "буржуя" состояли, если мне не изменяет память, из трех небольших комнатушек, в двух из которых жила вся, довольно многочисленная, семья самого хозяина, а третью, имевшую отдельный вход со двора, снимали мои родители до тех пор, пока не женился старший сын хозяина. Ну, а когда "молодым" понадобилась своя крыша над головой, хозяин соорудил для нашей семьи крохотную "чердачную" комнатенку действительно на чердаке дома, смастерив из люка, через который можно было вылезать с чердака прямо на крышу, небольшое оконце с видом на стоящий напротив сарай. Мне тогда эта "комната" не казалась такой уж маленькой, какой она была на самом деле. Но когда в 1972 году, то есть через сорок пять лет, я впервые за эти годы приехал на какую-то научную конференцию в Воронеж и нашел, ради любопытства не только этот дом, но и одну из дочерей Долбилова, тетку Настю, помнившую еще моих родителей, и вместе с ней, из того же любопытства, поднялся "с риском для жизни" по почти совсем истлевшей от времени лестнице на чердак и увидел то, что еще оставалось от этих "апартаментов", мне, честно скажу, стало просто страшно. Пола в этой "комнате" уже не было. Видимо доски с него давно были сняты для других целей, но то место, где он когда-то был, составляло квадрат, размером не более чем два с половиной на два с половиной метра, ну, от силы, три на три. А потолка там, очевидно, вообще никогда не было, ибо никаких следов его существования в прошлом я просто не нашел. По-видимому, в то время, когда мы там жили, потолком служила сама крыша дома. Как можно было жить целой семьей с маленьким ребенком в такой, в полном смысле слова, "голубятне", уму непостижимо. И это при том, что это был уже, наверное, 1927 год и папа к тому моменту уже пару лет как окончил медицинский факультет и был врачом. Однако, желая, во что бы то ни стало, оставаться работать в клинике туберкулеза под руководством (тогда еще приват-доцента) Владимира Антоновича Раввич-Щербо, он работал на очень маленькой зарплате в должности фельдшера, так как вакантных врачебных должностей в клинике туберкулеза тогда просто не оказалось. В результате, семья продолжала жить в крайней нужде и, как мне потом рассказывала мама, в те дни (а ведь НЭП в это время был уже на самом пике!), когда в доме нечего было есть, она водила меня через улицу в дом к Кельманам, нашим богатым родственникам (мамин брат, дядя Гриша, к тому моменту уже был женат на одной из четырех их дочерей - тетке Фане). Водила она меня к ним в надежде, что сытые родственники (Натан Борисович Кельман был известным непманом и владел в то время знаменитой воронежской конфетной фабрикой, выпускавшей потрясающе вкусные "Раковые шейки") может быть, догадаются хоть чем-нибудь покормить ее голодного ребенка. Иногда догадывались, но чаще - нет. И очень не любили, когда она приводила меня к ним в гости, так как "этот засранец" неизвестно почему, каждый раз тут же устраивался на одном и том же углу большого персидского ковра, лежавшего на полу у них в столовой, и деловито "обкакивал" его без всякого почтения к богатству и пониманию пикантности ситуации. Тетка Фаня так и не смогла потом за всю ее жизнь простить мне такое беспардонное поведение, много раз напоминала мне о нем до самой своей смерти, и даже подробно описала его в мемуарах.

   В конце-концов, маме все это смертельно надоело, и она "взорвалась", поставив перед отцом ультиматум - или он, как и все его сокурсники, наконец-то, устраивается на работу врачом и, как все они, полностью решает финансовые и жилищно-бытовые проблемы семьи, или она забирает меня и уезжает к своим родителям за Урал, где они жили тогда в лесном поселке Чад под Свердловском.

   Видимо, угроза возымела действие. Отец тут же обратился в Курортное Управление (Курупр) Центральной Черноземной Области (ЦЧО) и был без промедления направлен на работу Директором и Главным врачом (тогда эти должности совмещались) в Макаровский Тубсанаторий под самым Курском. Семья быстренько собрала все свои немногочисленные пожитки и, не раздумывая, "упорхнула" из неёловской голубятни в эту самую Макаровку. Вот тогда-то и началась у нас совсем другая жизнь.