Коммунисты - 1

ГЛАВА 3 

КОММУНИСТЫ 

Естественная реакция коммунистов, которые арестовывались без всякого повода органами НКВД, сводилась к следующему: произошла, само собой разумеется, какая-то ошибка, и ошибка эта рано или поздно разъяснится. Мы все еще полагали, что в советских тюрьмах и лагерях в подавляющем большинстве сидят классовые враги и контрреволюционеры. Поэтому перспектива оказаться в таком обществе делала арест еще более ужасным.

После того, как я был осужден на пять лет лагерей, меня в теплушке повезли на Восток, в Сибирь. Теплушка была разделена перегородками на «купе», в каждом из которых находилось по восемь заключенных. Отдельное «купе» было для охраны. Нашим составом командовал некий полковник Аракчеев, несмотря на свое пугающее имя оказавшийся довольно неплохим человеком. Поэтому, когда один из заключенных соседней теплушки попросил разрешения пересесть, чтобы поговорить с «иностранным товарищем», Аракчеев согласился.

Заключенный этот был высок, широк в плечах, с обветренным лицом, седобородый и с детскими голубыми глазами. На нем была косоворотка, кепка, брюки, заправленные в сапоги, фамилия и имя его показались мне сначала незнакомыми: Емельянов Николай. Со мной ему хотелось поговорить потому, что свое большевистское воспитание он получил в ту эпоху, когда рабочее революционное движение в России было самым тесным образом связано с международным социалистическим движением. Емельянов рассказал о себе следующее:

Он был тем самым рабочим, который укрыл Ленина в Разливе летом 1917 года. В социал-демократическую партию он вступил в 1890 годах, был одним из первых членов партии. В 1905 году Емельянов, работая на одном из заводов около Петербурга, принимал участие в революционных выступлениях и всеобщей стачке. Он был активным участником февральской революции 1917 года. Летом 1917 года возглавлявшееся тогда Керенским Временное Правительство, под угрозой массовых выступлений пробольшевистски настроенных рабочих и солдат, решило принять более энергичные меры против большевиков. 20-го июля 1917 года Временным Правительством был выдан ордер на арест наиболее видных большевистских руководителей, включая Ленина и Зиновьева. Емельянову, как опытному подпольщику, было дано задание обеспечить их побег и укрытие.

Емельянов скрыл Ленина в Разливе, в шалаше на берегу озера, вблизи своего дома. Емельянову помогала вся его семья: жена Надежда, тоже член партии, и старшие сыновья (всего сыновей было у него семь). В пору сенокоса, когда возникла угроза, что Ленина и Зиновьева могут обнаружить, Емельянов организовал их побег в Финляндию. Ленину пришлось сбрить бороду. Емельянов договорился с машинистом следовавшего в Финляндию ночного поезда, который переправил Ленина и «кочегара» Зиновьева в Финляндию. Тем же путем они вернулись в Петербург непосредственно накануне Октябрьской Революции.

За это Ленин был до конца своей жизни глубоко благодарен Емельянову. В семье Ленина к Емельянову относились, как к родному. У Емельянова был постоянный пропуск в Кремль, и если случалось, что он подолгу не давал о себе знать, то Ленин или Крупская посылали узнать в чем дело. В таких же близких отношениях были с Емельяновым и члены семьи Зиновьева. После смерти Ленина сыновья Емельянова, уже взрослые, поддерживали оппозиционную группу Зиновьева, но их связь с этой группой была непродолжительной. Они вскоре изменили свои взгляды и стали поддерживать сталинское руководство. Сам Емельянов отошел от активного участия в политической жизни. Дом Емельянова и шалаш, где скрывался Ленин, стали филиалом Музея Революции, сам Емельянов назначен был хранителем этого памятного места. Время от времени он выступал с лекциями по истории начального периода большевистского движения. Аудитория часто состояла из молодых членов партии, в том числе — сотрудников ГПУ. Но времена менялись, и Емельянова стали считать все менее и менее подходящим для должности лектора, в частности потому, что многие из упоминавшихся им старых членов партии попали в опалу. Неблагонадежным он считался и потому (а это было особенно серьезно), что его подозревали в хранении экземпляра «завещания Ленина», в котором Ленин подвергал критике многих членов Политбюро, в том числе и Сталина, и который поэтому решено было изъять.

В 1935 году Емельянов вместе со всеми своими сыновьями был арестован и осужден на обычные в то время пять лет заключения в лагере. Вовремя допросов Емельянова подвергали пыткам, но он ни в чем не признался.

Через четыре дня мы приехали в Мариинск, город между Новосибирском и Красноярском. Стоял апрель, но тайга была вся в снегу, а реки еще не тронулись. Нас не так пугала глушь, как то, что в лагерях скопилось огромное количество заключенных, и они все продолжали прибывать каждым этапом с запада.

Мариинский лагерь был разделен на транзитный, в котором тысячи заключенных ожидали пересылки в другие лагеря, и особый лагпункт, где находилось примерно 250 человек, осужденных за КРТД и КРЗД (контрреволюционную троцкистскую деятельность и контрреволюционную зиновьевскую деятельность).

В этот лагерь нас с Емельяновым и направили. Разместили нас в бывших закутах для скота. Скот угнали, но кроме этого ничего не сделали для того, чтобы обратить закут в жилище для людей. Полов не было, нары стояли на утоптанном снегу.

Нас будили в шесть часов утра и выгоняли на работу в семь, с обычным наставлением: «Шаг вправо, шаг влево — стреляем без предупреждения!».

Мы работали на строительной площадке, где намечалось сооружение спиртоводочного завода. Мы корчевали деревья, прокладывали дороги, копали ямы под фундаменты. Возвращались в наши «жилища» вечером, ужинали и ложились спать в десять часов. Нас разбили на бригады по 25 человек в каждой, выбрали бригадиров. Бригадиром нашей бригады, после ожесточенных споров между разными политическими «фракциями», стал Емельянов. Емельянову полагалась более крупная пайка хлеба, и ему дозволялось работать меньше других. Однако он решил работать, как и все, чтобы облегчить нам труд.

У меня была дополнительная нагрузка культурника, т.е. я должен был сортировать и разносить почту и посылки. Поэтому моя койка стояла возле Емельяновской; нас разделяла исключительная по тем временам роскошь — тумбочка. Мы очень подружились. Однажды Емельянов показал мне свое простенькое стихотворение: «Таинственный шалаш». Оно было, конечно, о шалаше в Разливе, где скрывался Ленин. Емельянов много говорил о своем прошлом, старался предсказать, что ждет нас в будущем. То, что мы увидели на пересылке, дало нам первое, но ясное представление о великом множестве заключенных и о колоссальном количестве лагерей, разбросанных по всей Сибири. Теперь мы уже не могли тешить себя иллюзией, что за редким исключением все это были «враги народа».

Как-то ночью Емельянов разбудил меня и спросил, что скажет мировой пролетариат, когда узнает о происходящем. Сквозь сон я пробормотал, что все это — недоразумение, которое скоро разъяснится. Такой была линия заключённых-партийцев.

«— Мне вы этого не говорите», — сказал Емельянов, — Мы-то с вами знаем, что происходит!

Через несколько месяцев в лагерь прибыла из Москвы комиссия ответственных работников органов НКВД во главе с одним из руководителей ГУЛАГА (Государственного Управления лагерями), Беленьким.

Некоторые из нас знали членов комиссии — ведь среди нас были партийные работники, не так давно занимавшие должности, равные тем, какие занимали члены комиссии. Мы обменялись несколькими словами. Когда члены комиссии выходили из барака, дорогу им преградил Емельянов.

«— Хочу задать вам один вопрос», — сказал он им.

— Пожалуйста, в чем дело?

— Почему я тут?

Члены комиссии переминались с ноги на ногу, в замешательстве переговаривались о чем-то между собой. Все они, конечно, знали, кто такой Емельянов.

— А вы не знаете? — спросил наконец один из них.

— Не знаю, — ответил Емельянов. Голос его дрожал. — Не знаю и до часу своего смертного не узнаю, за что меня сюда посадили.

Члены комиссии оттолкнули его и вышли из барака.

После инспекции условия в лагере немного улучшились. Некоторые стали получать посылки. Емельянову приходили посылки и письма от Крупской и от сестры Ленина, Марии Ульяновой. В одном из своих писем Крупская писала: «Хотелось бы сделать для вас больше! Но мы не можем».

Летом Емельянов заболел. Лагерное начальство, относившееся к нему с уважением, хотело освободить его от работы, но он отказался.

Через несколько месяцев меня перевели из Мариинского лагеря, и я на долгое время потерял Емельянова из виду. Только в 1954 году пришлось мне снова услышать о нем. Емельянов был освобожден и реабилитирован раньше других; уже летом того же года в газетах сообщалось о награждении его орденом Ленина. Я тогда все еще был в ссылке в Сибири. Я написал ему, и в ответ получил очень теплое письмо, написанное его сыном Александром, единственным пережившим террор. Александр писал, что отец его болен, но он хорошо помнит меня и надеется вскоре повидаться. Я был освобожден в 1956 году, но за то короткое время после освобождения, которое я провел в Москве до своего отъезда в Польшу, мне так и не удалось увидеться с Емельяновым.

К тому времени и Беленький и все остальные члены той комиссии, которая инспектировала лагеря в 1935 году, исчезли в результате сталинских чисток.