Итак, вместе со мною в камере были два человека, происходившие из совершенно разных социальных слоев. Один — старый партиец, знавший, казалось бы, все тонкости и скрытые пружины власти. Другой — с гораздо меньшими партийными связями, смутно представлявший себе суть происходившего. Причины их одновременного ареста были совершенно различны, а результат — один.
В спорах своих они распределяли роли таким образом: Николай Иванович был партийным пропагандистом, а его коллега и оппонент — партийцем с недостаточной «сознательностью», недостаточно подкованный и поэтому во многом, с точки зрения Николая Ивановича, ошибавшийся.
Споры шли у них бесконечно. В том числе и по такому фундаментальному вопросу, который далеко не решен и теперь: достаточно ли для писателя только обладание искусством изображения действительности? Оба они соглашались в том, что правда обязательна, что она — первое и необходимое условие, без которого искусство будет не только бесполезным и бесплодным, но и постыдным занятием. Споры же начинались тогда, когда требовалось определить, что именно составляет правду в изображении событий, в освещении идей. Тут их беседа начинала приобретать, с моей точки зрения, все более туманный и отвлеченный характер. Каждый говорил о своем; по сути дела, это был спор двух глухих.
И вот, после долгих часов таких споров они снова и снова возвращались все к тому же роковому вопросу:
«Да говорим ли мы об одной и той же правде? Или, может, есть не одна, а несколько правд?» Тут Николай Иванович твердо выступал в защиту того, что он называл «партийной правдой». И волей-неволей Петру Григорьевичу приходилось с ним соглашаться. Николай Иванович считал, что в Советском Союзе партийный писатель несет в массы факел просвещения и культуры. И поэтому — единственная правда, которая имеет право на существование, это партийная правда. Петр Григорьевич все-таки возражал, что «правде» не нужны определяющие ее прилагательные. Разве нет абсолютной правды? А Николай Иванович приводил в пример различные партийные резолюции и документы, приводил в качестве иллюстраций художественные произведения, в том числе и самого Петра Григорьевича, выводя из всего этого «узость» и «неадекватность» понятия «абсолютной правды», понятия, которыми пользуются «наши враги» в их попытках подорвать самую основу партии.
И тем не менее, когда Петр Григорьевич вынужден был, наконец, согласиться с тем, что «партийная правда» — это единственная и окончательная правда, высочайшая правда, «истина истин», ни Николаю Ивановичу, ни ему самому все же не удалось дать положительное определение этой правды и чем она отличается от «правды, как таковой». Николай Иванович только высказал убеждение, что при любой конфронтации великой «партийной правды» и «правды, как таковой» последняя будет отброшена в сторону или раздавлена. И хотя Петр Григорьевич согласился, что именно «партийную правду» следует защищать и отстаивать, все же он пытался отчаянно цепляться и за остатки «правды, как таковой».
Николай Иванович и Петр Григорьевич постоянно заходили в тупик, пытаясь разрешить вопрос о правде и истине. И все же у Николая Ивановича было явное преимущество. Сначала казалось, что Петр Григорьевич стоит на более твердой почве фактов, тогда как Николай Иванович исходил исключительно из партийных принципов.
Свободное копирование
