Рецепт для всех

РЕЦЕПТ ДЛЯ ВСЕХ

Когда мне передали содержание одного рассказа, напечатанного в американском журнале, я был удивлен совпадением описанного факта с той историей, которую мне когда-то рассказал господин Шустриков, лесничий по профессии. В его семье, кроме него, было пять человек: теща, жена, два мальчика и девочка. Жили они в большом селе Костромской губернии, в окружении леса с разным зверьем, дичью, а в осеннюю пору со всевозможными грибами, отдавая предпочтение боровикам.

Иногда по делам службы лесничий наведывался в Москву, где я и познакомился с ним в один из летних дней, бродя по подмосковному лесу.

— Ищете грибов? — окликнул меня незнакомый человек, шедший позади, — сейчас грибам не сезон, они будут позже.

Поздоровавшись, мы стали разговаривать, как давно знакомые и рассказали друг другу кое-что о себе. Я жил тогда за городом. У меня уже были напечатаны две книги. Он сказал о своей работе, добавив, что очень любит ее.

— Я бы хотел рассказать вам об одном случае из моей жизни. Вы можете об этом написать рассказ, если немножко приукрасите то, что услышите от меня.

— Спасибо. Вы вероятно знаете, что писатель, как пчела: она собирает мед со множества цветов, а писатель каждый факт, встречу и каждую услышанную историю старается превратить в занимательное сочинение.

— Как видите, я здоров и еще не стар. С семьей живу в большой дружбе, но однажды в моей жизни было то, что чуть не отправило меня на тот свет. На очередной рубке я надорвал здоровье: приходилось все время пилить и рубить. Крестьяне уговаривали меня — не надрываться, но мне было неудобно барствовать перед ними и мое усердие превосходило старание каждого из них. А надо вам сказать, что мой отец, учитель, умер от паралича сердца.

Сердечные болезни, как и многие другие, передаются по наследству и вот вскоре после этой рубки меня свалил сердечный припадок. Село наше волостное — с почтой, больницей, лесным складом, большой пятиглавой церковью с золотыми куполами. Прибывший доктор после осмотра прописал мне лекарство и абсолютный покой. Я спросил, долго ли будет продолжаться мое бездействие?

— Не меньше месяца.

— Месяц ничего не делать?

— Да, будете сидеть в кресле или лежать на диване. Можете читать книги и газеты, но, конечно, в меру.

Он позвал тещу, жену и детей, чтобы сказать им, как они должны себя держать:

— Не шумите, не позволяйте больному наклоняться, будьте готовы в любую минуту услужить ему.

— Это мне-то, Шустрикову не только по фамилии, но и по натуре, никогда не сидевшему минуты без дела, все выполнявшему с налету, сопровождая работу шутками, от которых вся семья заливалась звонким смехом. Но ничего не поделаешь: предписание доктора надо было выполнять.

— Для вас вероятно началось райское блаженство? — перебил я рассказчика.

— Какое там! Адские мученья! Представьте переживания человека, которому не позволяют пошевелиться, наклонить голову, поднять с пола уроненную газету, которого в первое время даже кормят с ложечки, а вечером помогают раздеться и уложить в постель, предварительно со старанием взбив квадратные пуховые подушки, а в ноги положив грелку. Возле моей кровати был поставлен столик с графином воды и стаканом.

— Если тебе захочется пить, позови меня, — сказала жена, — сам к графину и стакану не тянись, чтобы не натрудить сердца.

Помните басню Крылова «Пустынник и медведь?» Своей услужливостью медведь отправил пустынника на тот свет, сгоняя муху с лица спящего человека. С меня же торопились сдуть каждую пылинку, предупреждая малейшее движение. Дом, когда-то наполненный веселым детским шумом, замер, как будто лишившись души: теперь дети говорили с бабушкой, матерью и друг с другом шепотом, ходили на цыпочках, за столом молчали. Даже возле дома им было запрещено играть и кричать. И так день за днем мертвая тишина, убийственная предупредительность, душеспасительная осторожность. Доктор обрек меня на месяц такого режима, но моего терпения хватило только на неделю. Однажды, когда теща ушла в церковь, дети в школу, а жена уехала в соседнее село по вызову тяжело больной подруги, я собрал кое-что из белья, обулся, оделся и написал записку: «Не ищите меня. Не беспокойтесь. Я вернусь когда будет нужно. Не заявляйте в полицию о моем исчезновении. Будьте здоровы. Любящий вас всех Георгий».

Уходя, я захватил с собой ружье с охотничьими припасами. Направился я в знакомый бор, к избушке лесного караульщика. Это был бездетный добродушный вдовец, любивший меня, как своего не строгого начальника.

— Погостить к тебе пришел, Тихон Сергеич.

— Милости прошу, Георгий Иваныч, теперь только и отдохнуть в лесу: грибов тьма-тьмущая, на озере утки крякают — можно утятиной разжиться. Картошки, пшена, муки, луку и постного масла я запас на долгий срок. Хлебово можем на костре варить, а лепешки в печке жарить. Одеваться будешь моим тулупом, коль не побрезгуешь.

— У меня к тебе большая просьба, Тихон Сергеич: коль пойдешь в село, не проговорись, что я гощу у тебя.

— Насчет этого не сумлевайся, да по правде сказать, мне эти хожденья сейчас без всякой надобности. Куревом я не балуюсь, а нюхательного табаку запас на полгода.

В избушке лесного сторожа с двумя окошками для меня начался настоящий курорт. Просыпались мы с Сергеичем рано и отправлялись или за грибами или на охоту. Вместе с нами всегда отправлялся наш верный песик, лохматый Дружок. Уже на второй день я подстрелил жирного селезня. Похлебка с утятиной, картошкой, пшеном, грибами и луком показалась такой вкусной, что я даже не мог решить: явь это или сон? Белые грибы мы сушили в русской печке и нанизывали на толстые нитки в виде ожерелья.

— Понесешь гостинец своей супруге, — говорил старик.

Днем я ходил по лесу в сопровождении Дружка и дышал чистым сосновым воздухом. Вечером на берегу озера мы разводили костер, собирая для этого сухой валежник. Дым поднимался к верхушкам деревьев, озеро освещалось огненным заревом. Мы приносили с собой картошку, чтобы испечь ее в горячей золе. Чувствовал я себя прекрасно: надо мной не было никакой пагубы в виде чрезмерного внимания и предупредительности. Я делал то, что мне хотелось, я отдыхал от предписаний врача.

— Вероятно иногда вы все же вспоминали о своей семье? Не угрызала ли вас совесть?

— Я же оставил им успокаивающую записку. Я, конечно, вспоминал детей, жену и тещу каждый день, но мне хотелось вернуться домой вполне здоровым и потому я не давал знать о себе. Что может быть лучше — жить на природе, охотиться, собирать грибы, самому готовить еду, а ночами спать крепким сном, отрешившись от всяких забот? Уже через неделю я почувствовал себя таким крепким, что хотел вернуться домой, но Тихон Сергеич уговорил меня:

— Твой дом никуда от тебя не уйдет, поживи еще деньков пять. Когда заскучаешь дома, приходи опять.

Я был очень благодарен Тихону Сергеичу за внимание без назойливости.

Домой я понес шесть связок сухих грибов и двух уток в перьях. К своему дому я приближался под вечер. В окно меня увидели дети и с криком «Папа!» выбежали навстречу. Вслед за ними вышли жена и теща. Я по очереди поднимал детей, чтобы расцеловаться с ними. На каждого я надел по две нитки грибов.

— Какие душистые! — радовались малыши.

Жена, поцеловавшись со мной, расплакалась:

— Что ты сделал с нами?

— А что вы хотели сделать со мною?

— Мы тебе оказывали только внимание и предупредительность.

— Упустив из вида, что когда все это преподносится в чрезмерном количестве, то может загнать человека в гроб. Видите, какой я здоровый и крепкий?

— Ты мог бы сообщить нам, куда направляешься.

— А разве вы разрешили бы мне уйти? А теперь я снова с вами — свежий, как огурчик с грядки.

Теща была очень рада грибам:

— Надолго хватит! А какие чистые —- ни одного червивого.

Ну, вот и вся моя история. Как по вашему — можно ее разукрасить?

— Вы так ее нарисовали, что я не могу к ней добавить ни слова. По настоящему она должна бы быть подписана Георгием Шустровым.

— Ну, как это можно? Если каждый рассказчик будет подписывать свою фамилию, писателей расплодится видимо-невидимо. Рассказать я сумел, а записать бы все это никак не смог. А вы в таких делах понаторели, для вас это, как говорит моя теща, «однова дыхнуть».