Я не ошиблась, когда сказала в начале этой работы, что правда жизни, оказывается, богаче самого смелого вымысла. Почти неправдоподобно, что в МОНО отнеслись с серьезным доверием к девушке, которая сбивчиво рассказывала о своей будущей «Школе радости». В подтверждение мечты она принесла рулон обоев с текстами и схемами своего проекта. Это могло случиться только при рождении нового государства, когда все вокруг были в какой-то мере романтиками; но нам представляется сейчас большим утешением, что такое случается время от времени между людьми.
— Переделайте заявку, — строго сказала мне женщина с умным лицом и мужскими манерами. Это была Л. В. Дубровина, начальник отдела народного образования. Когда через 20 лет я пришла к ней однажды как к директору детского издательства, она не узнала меня, и самого МОНО, вероятно, даже в ее воображении уже не существовало. Но я помню те дни во всех подробностях.
— У вас стройная мысль. Но вас вяжет мертвая терминология. Зачем это «религиозное воспитание»? Что оно может значить сейчас? Ваши обои также нас не устраивают. Перепишите заявку в тетрадь и принесите нам на утверждение. Нам нравится ваша увлеченность. — Дубровина говорила со мной как учительница со школьницей. — И название не годится! Найдите, чтобы звучало жизненно, современно. Мы подыщем помещение, а вы приглядывайте себе сотрудников. Заведующий будущим домом нужен с солидным педагогическим стажем. Вас же мы утвердим организатором и педагогом. Мы вам доверяем, товарищ!
Я не ложилась спать, я писала всю ночь напролет, пристроившись на широком подоконнике в нашей пустой пропыленной пречистенской квартире. На какие-то секунды отрываясь от работы, я смотрела с высоты шестого этажа на бледнеющие звезды, на светлый восток, на золотящийся купол храма Христа, еще стоявшего тогда на своем месте: глубоко внизу стекала к нему с горки пустынная ночная улица Пречистенка.
Ровно два года назад я провела в этой квартире такую же бессонную ночь. В ужасных рыданьях стояла я перед этим же окошком и громко молила о помощи. Но помощь тогда не пришла. С тех пор я больше ни о чем не прошу. Я поняла за эти два года, что надо решать лишь о ближайшем, отчетливо видном и не требовать от жизни ничего для себя: надо жить смиренно и мужественно. И все же то невыносимое, казалось мне, горе теперь потеряло надо мной свою власть. Жизнь моя продолжается, и, самое удивительное, я испытываю радость.
Дописываю последние страницы. Стройно ложатся из-под пера на бумагу дорогие, много раз передуманные мысли. Мне кажется, что так написанное — это уже осуществленное!
Я распахиваю окно. Как и в ту страшную ночь, встает над городом то же августовское солнце. Утренний ветер мирно поглаживает по растрепанным волосам, холодит горящие от волнения щеки. Ну что ж, пусть это будет не «Школа радости», а детский дом «Бодрая жизнь» — это название Дубровина примет охотно. Они спорят о словах, а сущность у слов осталась одна. Легко можно бы жить, если бы это всем стало понятно! Я высовываюсь из окна — золотое солнце показалось над горизонтом.
Так родилась и в ту же ночь кончилась моя «Школа радости», но я долго еще не пойму, что школы моей уже нет. Долго я буду пытаться воплотить ее в жизнь. Так постоянно бывает: мысли проходят — зерна мыслей остаются. Ничего-то не осталось от той тетрадки, от самой «Школы радости», от юношеского вдохновения! И только зерна мыслей когда-то найдут и будут выращивать новые, идущие по нашему следу люди.
Ср.: «Ляля читает дневник 1927 года, я рассказываю там интересную историю, и вдруг она обрывается: я не дописал.
— Может быть, вспомнишь? — Где тут! — А где же оно, то, что не дописано? — Где тут понять! Я даже не могу сказать, существует ли оно как бывшее, или теперь совсем его нет.
Свободное копирование
