В 1919 году стояла долгая жаркая огненная осень. Леса сохраняли разноцветную окраску, и листья не хотели облетать. Казалось, они вместе с людьми страшились новой грозной зимы. Ляля шла со станции, и пятна багряной листвы напоминали все об одном, и в голове всплывали стихи:
Как эти зори странно алы.
Как жутко листопад багрян.
Ты душу ныне потеряла
Иль кровью изошла от ран?
А медный осени орган
Поет о стрельчатых порталах,
О непостижных, небывалых
Снах золотых нездешних стран.
Но знойный воздух душен, прян.
Земные ризы темно-алы,
Кровавый стелется туман,
И черны наших душ провалы.
И грудь земли моей родной
Вся в отблесках листвы багряной
Мне чудится одной, сплошной,
Свежо сочащеюся раной.
Этой осенью произошла еще одна встреча, которую я не предам забвенью — так характерно было в ней все для того времени.
На симфоническом концерте — он шел на открытой сцене в Аквариуме — рядом с Лялей сидел странный человек: обмотки и старые опорки на ногах, на плечах кисло пахнущая солдатская шинель, тонкие пальцы из-под рукава рваной шинели непроизвольно движутся в такт музыке. Голубые глаза, по-детски изумленные — человек этот весь ушел в слух.
В антракте Ляля заметила на себе его внимательный взгляд. Этот взгляд беззастенчиво рассматривал ее всю с головы до ног в стоптанных брезентовых туфлях. Наконец глаза поднялись, встретились с ее, возмущенными, и человек этот сказал, добродушно и чисто улыбаясь: «Вы созданы для моей Античной студии!» И тут же все о себе рассказал. Он оказался врачом, недавно вернувшимся с фронта Гражданской войны. Но лечебной практикой не интересуется. Он занят своей теорией создания гармонического человека. Выходит на днях книга, где изложена его система. Сейчас он добивается принятия его проекта «Античной студии», чтобы осуществить на практике свою идею и воспитать артистов-учителей, которые понесут его открытие в народ.
— Вы созданы для моей студии, — повторяет он и записывает четким, изящным, неожиданным у грязного оборванца почерком Лялин адрес.
— Тихон Дмитриевич Фадеев, — представился он ей на прощанье. Девушка тут же забыла о симпатичном докторе.
Кончался срок пребывания матери в санатории. О новой надвигавшейся зиме страшно было подумать: Наталия Аркадьевна ее не перенесет. На глазах у всех девушка боролась за жизнь матери, и нашлись среди наблюдавших эту борьбу люди, захотевшие ей помочь. Она об этом поначалу и не подозревала: все делалось за ее спиной. Главный врач санатория Николай Николаевич Гринчар, его начальники из областного здравотдела… Да, много хороших людей совершало жестокую революцию! Подобралась целая цепочка этих людей, и Ляле предложили место педагога во вновь организуемом детском санатории, куда она могла уехать из Москвы, взяв с собою и мать. Это было спасение. Но не было у нее главного — солидной характеристики с работы. У кого просить? Не брать же с «Пенитенциарных курсов»… Разве что на прежней службе у т. Гриба? Она колебалась.
Свободное копирование
