Отец мой умер, когда мне было менее 13-ти лет, умер в Москве в моем присутствии, по возвращении из Карлсбада, благодаря несоблюдению диеты. Тело его отвезли в Харьков и похоронили с подобающими почестями. Харьковское дворянство отнесло на руках в могилу своего бывшего предводителя. Он несколько десятков лет предводительствовал дворянами своего уезда и, так как губернский предводитель предпочитал жить в Париже, то на моего отца падало исполнение его должности.
Последние годы были временем переходным: готовилось освобождение крестьян, дворяне разбились на партии, члены выборного губернского комитета не все были за эмансипацию, в числе их можно было назвать либералов и даже радикалов, как Пимен Лялин и хорошо известный Хрущов, впоследствии дослужившийся до министра или товарища министра государственных имуществ. Но большинство скорбело о сокращении своих доходов и, не смея прямо высказать причины своего недовольства, жаловалось на то, что семейным его отношениям к крестьянству настанет конец.
Я еще был слишком молод для того, чтобы сознательно относиться к подготовлявшейся реформе. Могу сказать только одно, что в окружавшей меня среде мне трудно припомнить что-либо близкое к той картине дикого и бессмысленного тиранства, какую можно найти в воспоминаниях Аксакова, Салтыкова и Толстого. "Аннибаловой клятвы" мне, подобно Тургеневу, не пришлось бы давать, клятвы всю жизнь бороться с крепостным бесправием. Объясняется это, как мне кажется, весьма просто.
Поместные гнезда были разбросаны в Харьковском уезде довольно редко среди массы слободского казачества, приписанного к числу государственных крестьян. Помещики, разумеется, во всей России имели равные права, и эти права были весьма неограниченны, обращая их, по выражению Николая Павловича, в даровых полицеймейстеров. Но проявление самодурства или жестокости с их стороны вызвало бы в Слободской Украине такой отпор от соседей — государственных крестьян, который, вероятно, сразу заставил бы всех войти в норму.
Мой отец не был из числа людей, которые бы отнеслись безразлично или даже старались бы прикрыть проявления дворянского самодурства. Для этого он слишком дорожил сословною честью. Он дорожил ею настолько, что считал ниже себя отправление каких-либо придворных должностей, и, когда друживший с ним генерал-губернатор Долгоруков вздумал представить его в камергеры, отец убедил его заменить эту награду присылкой ему царского перстня, который доселе хранится у меня. К Александру Павловичу он относился с умилением и ежегодно присутствовал на поминальной службе о павших воинах 1812 года. Я обыкновенно сопровождал его.
По окончании службы его и некоторых других однолеток окружали и приветствовали. Ряды их с каждым годом редели и, наконец, остался в живых один мой отец.
Свободное копирование
