В 1839 году кончился значительно сокращенный срок каторги С. П. Трубецкого, и местом его поселения был назначен Оёк близ Иркутска, а затем пришло разрешение жить в самом Иркутске. Здесь жизнь декабристов приняла почти нормальный характер, особенно после назначения губернатором Муравьева.
О том, как относилась к своим страданиям и к пережитому ею Каташа, можно судить по тому, что она смотрела на это как на испытанье, посланное Богом, за которое она Его благодарит. Своей сестре Лебцелтерн она пишет: "Память о Боге и память о смерти - два мощных стража всякого добра". Ни в минуту катастрофы, поразившей ее, ни впоследствии, во время самых тяжелых переживаний в ссылке - никогда она не возроптала и не раскаялась, что покинула добровольно свою счастливую жизнь в родном доме. О ней она пишет в последний период своей жизни: "Одним из самых больших оснований моей благодарности Богу безусловно является то, что Он сделал так, что все, что касается моей семьи и моих первых привязанностей детства и юности, не может возбуждать во мне иных мыслей и чувств, как только любви и утешения". О своей жизни на поселении она пишет Нарышкиной: "Внутренняя жизнь все та же, уроки детей, заботы о них - вот главное наше занятие". Ни слова о том большом деле, которое делали декабристы и о котором упоминает внук декабриста кн. С. М. Волконский: "Поселения стали культурными гнездами, очагами духовного света. В каждой семье жило и воспитывалось по несколько детей местных жителей. С юных лет они поступали под воспитательный надзор жен, потом переходили в обученье мужьям. В культурной семейной жизни соприкасались они с наукой и искусствами, крепли и зрели умственно и духовно".
Каташе не пришлось дожить до счастливого дня "прощения". Прохворав последний год своей жизни, 14-го декабря 1854 года она тихо скончалась в Иркутске на руках своего мужа и своей дочери Зинаиды, единственной из дочерей, не покинувшей еще родного гнезда.
В июле 1904 года, следуя добровольцем с эшелоном первого батальона Чембарского пехотного полка в действующую армию, в Маньчжурию, я воспользовался длительной остановкой эшелона в Иркутске, чтобы поклониться могиле моей прабабушки. В ограде Вознесенского монастыря я нашел у самого входа в его обширный двор эту могилу, пред которой ровно полвека никто из потомков этой большой русской женщины не преклонил колена. Меня сопровождал в этом паломничестве один из офицеров батальона, интересовавшийся историей декабристов и обладавший фотографическим аппаратом. Он снял меня стоявшим у решетки, окружавшей могилу. Я послал две такие фотографии моей бабушке Елизавете Сергеевне Давыдовой в Крым, в ее имение Саблы. Позже она говорила мне, что получила их, но когда, после ее смерти, я искал эти фотографии среди разбросанных на полу разграбленного большевиками Саблынского дома фотографий и бумаг, я найти их не мог...