Гимназическое образование свое я начал с приготовительного класса, который в тот год только что открылся у нас и был новостью как для учеников, так и для учителей. Родители, отдававшие в этот класс своих птенцов, не имели ни малейшего понятия о том, что именно будет в нем преподаваться, да, кажется, и у самих педагогов еще не было строго выработанной программы. Вся задача заключалась в том, чтобы приготовить мальчика в первый класс, а в те времена для поступления прямо с улицы в первый класс требовалось так мало, что теперешний вступительный экзамен, который должны держать наши дети, является сравнительно с тогдашним делом уже совсем серьезным. Сколько мне помнится, в мое время экзамен в первый класс производился приблизительно в следующей форме:
"Читать и писать, душенька, умеешь? Прочти мне это слово. Хорошо. Напиши, душенька, на доске: Бог. Хорошо. Прочти "Отче наш". Хорошо. Знаешь какие-нибудь стихи? "Птичка Божия не знает ни заботы, ни труда"? Отлично. Семь да пять сколько будет? Двенадцать? Верно. Отлично. Приходи, душенька, в понедельник: тебе покажут, где сесть..."
При таких слабых и даже ничтожных требованиях педагогам предстояло призадуматься над вопросом: чем же, собственно, заниматься с детьми в течение целого года, если на выучку молитв и на сложение двузначных чисел за глаза хватит одного месяца? Евлампий Михайлович, впрочем, прокачал с нами и таблицу умножения.
Само открытие приготовительного класса было обставлено торжественно. К одиннадцати часам были приглашены родители. Собрались на торжество и учителя почти всей гимназии. Под класс была отведена большая, светлая комната в нижнем этаже, выходившая окнами прямо в сад. Классная мебель была до такой степени новенькая, что от нее даже пахло свежей черной краской и ученики, посидев на скамьях, прилипали к ним панталонами. Классные доски лоснились и отдавали чуть не зеркальным блеском. Один из передних столов, ближайший к учительскому столику, поражал всех своей оригинальной и доселе невиданной формой. Верхняя доска его была сделана не наклонной, а горизонтальной, и была обнесена со всех четырех сторон бортами. На этой поверхности был насыпан мелкий песок, разглаживавшийся особой дощечкой. По песку ученики писали пальцами буквы и цифры, а впоследствии рисовали и карикатуры на учителей. Новинка эта, предназначавшаяся для обучения "с азов", произвела на родителей довольно приятное впечатление. Впечатление это, однако же, не далее как через несколько дней сменилось другим -- и далеко не приятным. Дети возвращались домой с изрядным количеством песку в волосах, в карманах и даже за пазухой.
Прибывавших на открытие учеников и их родителей встречал директор Николай Николаевич Порунов с орденом на шее и сам отечески рассаживал детей по местам. В заключение торжества были на казенный счет поданы виноград и фрукты. Учения в этот день не было: началось оно на следующий день при обычной, будничной обстановке.
Отделений в классе было два: одно -- для совсем неграмотных, а другое -- для умевших уже кое-как читать и писать. Первые чертили буквы по песку, а вторые писали на грифельных досках. Обучение первых началось по звуковой методе: б, в, г и т.д. Это было тоже новинкою, и в этой новинке путался даже сам преподаватель Евлампий Михайлович Дробязгин, учившийся по букварю. В первое время он постоянно сбивался на бе, ве, ге, де -- и тотчас же поправлялся:
-- Это, дети, не эм, а -- м, и не эр, а -- рр...
Наука на новый лад, при недостаточной подготовке самого учителя, подвигалась не особенно бойко. Приходилось прибегать к сравнениям. Один из малышей, до гимназии бегавший босиком по улицам, не мог никак запомнить, как произносится звук "р".
-- Какой звук произносишь ты, когда дразнишь собак?-- помог ему Евлампий Михайлович.
-- Арря! Арря! Арря! -- ответил ученик.-- Арря, куси его!
-- Значит, ты произносишь звук "ррр".
-- Да нет же; накажи меня Бог, я всегда кричу: арря, куси его,-- забожился ученик. Так чистого звука "р" и не добились. За сорок лет звуковой метод далеко ушел вперед, но тогда, по первому началу, он давался не без труда, а в некоторых случаях даже вызывал и недоумение почти анекдотического свойства.
-- Странно теперь грамоте учат,-- разводил руками родитель, выучившийся читать по букварю.-- Прежде, бывало, мальчик разбирает по складам и выходит у него ангел, ангельский, архангельский, а теперь -- мычит какие-то м, р, т, ж и вдруг выпалит: бронза!..
Новинкою было также и то, что с этого (кажется) года гимназия стала доступной для всех без исключения сословий, и в только что открытый приготовительный класс одновременно со мною поступили два сына полковника Л., сын кухарки -- Соколов и сын немецкого колбасника -- Рюбен, причем двум последним молодцам было по четырнадцать лет. Кухарка, приведя в класс свое чадо, низко кланялась Евлампию Михайловичу и уверяла, что ее сынок обучался "даже по-французски", но колбасник держал себя солидно и степенно и только заявил, что его Ганс по-немецки знает очень хорошо, но ему для торговли нужен еще и русский язык. Ганса, напоминающего ростом коломенскую версту, посадили на первую парту рядом с малышами и заставили чертить пальцем по песку. Товарищи тотчас же прозвали его Длинной Колбасой.
Свободное копирование
