Еще задолго до своего поступления в гимназию я знал двух ее бывших директоров, доживавших в Таганроге свой старческий век на пенсии. Первого из них и хронологически старейшего звали Яковом Петровичем Флоренсовым. У него был небольшой домик, примыкавший своим садиком к Иерусалимской улице. Сын того бывшего директора, Петр Яковлевич Флоренсов, был до четвертого класса моим товарищем по классу. Я был с ним дружен и несколько раз бывал и в домике, и в садике. В домике на меня всегда производили приятное впечатление замечательная уютность и чистота, а сад был интересен тем, что в нем росли три или четыре хвойных дерева, которые в этой полосе России не водятся совсем. Вероятно, они были посажены и взлелеяны заботливой рукой покойного директора. Яков Петрович был не чужд и литературы. Он написал небольшую и очень давно уже забытую книжку "Курган Матвеев". Эта книжка была принята как одно из руководств для чтения на уроках русского языка в местной воскресной школе и, кажется, еще и в уездном училище. Содержание ее имеет и некоторый историко-топографический интерес. В сорока пяти верстах от Таганрога есть курган, называемый "Матвеевым курганом". Впоследствии этим именем окрестили лежащую близ этого места станцию нынешней Екатерининской железной дороги. Самый же курган получил свое название по имени некоего крестьянина Матвея, который умер на его вершине с молитвою на устах и застыл в молитвенной позе. Этот эпизод и составляет тему и содержание книжки. Якова Петровича я помню всегда ласковым, приветливым и очень добродушным стариком в шинели и с круглою, мягкою широкополою шляпою на голове. Говорят, что во время своей службы он пользовался за свою доброту большой любовью и учителей и учеников.
Несколько иную славу оставил о себе другой, тоже проживавший на пенсии и на покое директор Предтеченский, имени которого я теперь не помню. Его можно было встретить на улице не иначе как на извозчичьих дрожках. Ему была присвоена далеко не почетная кличка -- "Рогожка". Причиною этому был, вероятно, не всегда чистый и старенький пиджак на его плечах. Таганрогские дамы старались избегать его, потому что, завидев на улице одинокую даму, он останавливал своего извозчика, слезал с дрожек и вступал с нею в разговор, не разбирая, знакомая или не знакомая это особа. Должно быть, его старческие разговоры не особенно нравились дамам. По крайней мере одна из моих многочисленных теток, после одной из таких встреч, отзывалась о Рогожке не иначе как сопровождая свою речь чуть ли не после каждого слова увесистыми и сердитыми плевками. О нем и о современном ему педагогическом персонале в устах гимназистов ходило стихотворение:
Рогожка шьет себе жакетки,
Галашка форсу задает,
Браславский бьет котлетки,
А поп наш булки продает.
Упоминаемый здесь Браславский был учителем русского языка и впоследствии редактировал местную газетку; Галашка, по-настоящему Галани, был тоже учителем, но какой предмет преподавал он -- я не знаю. Я не застал уже ни того ни другого. Четверостишие это держалось долго, и в него потом вставлялись имена новых педагогов. Куда девался и где умер Предтеченский, мне неизвестно, но доброй славы среди "благодарного потомства" он себе не составил. Говорят, будто бы он был страстным и убежденным поклонником порки и драл учеников с наслаждением. Последнее тоже я знаю со слов наших таганрогских старожилов.
Свободное копирование
