Луначарский и Южин - 21

К юбилейным дням В. Н. Давыдов приготовил один из своих милых старых водевилей — «Матрос», который он исполнял с таким мастерством и теплотой.

При благоговейной тишине всего зала были прочитаны письма Федотовой и Ермоловой; после чтения этих писем все зрители долго аплодировали стоя.

Вероятно, весь молодняк театра, так же как и я, в эти дни чувствовал особое уважение к подмосткам, на которых выступали Щепкин, Мочалов, Ленский, Ермолова. Перед нами как будто оживали великие тени.

Глядя в партер, думалось: вот отсюда, сидя в этих креслах, смотрели спектакли Белинский, Добролюбов; Толстой присутствовал здесь на своих «Плодах просвещения». Наши старшие товарищи — Южин, Яблочкина, Рыжова, Турчанинова, соратники, ученики великих предшественников, — бережно несут их прекрасное знамя. Для меня преемственность славных традиций как-то олицетворялась в Александре Ивановиче. Роль Южина в сохранении традиций и дальнейшем росте театра Луначарский подчеркнул в своей статье:

«От души желая, чтобы во втором веке своей жизни Малый театр еще превзошел заслуги своего первого столетия, я не могу вместе с тем не выразить пожелания, чтобы возможно дольше на этом пути им руководил тот же испытанный кормчий».

Южин был горд таким доверием, такой высокой оценкой его работы наркомом просвещения, которого он по праву считал своим искренним другом.

Столетний юбилей оказался в какой-то степени смотром тех сил, на которые мог опереться Малый театр, и выяснилось, что театр этот пользуется самой горячей поддержкой общественности, что его традиционная публика, передовая интеллигенция, сохранила свою привязанность к нему, а новый, рабочий зритель успел полюбить его яркое, здоровое, реалистическое искусство.

Все это было хорошо, все способствовало приливу бодрости, творческой активности, веры в будущее во всем коллективе Малого театра. Но на праздниках отдыхают и веселятся главным образом гости, а хозяевам таких торжеств приходится затрачивать слишком много труда и сил для организации всего этого блеска… Так случилось и с нашим славным «кормчим».

Когда кончились поздравления, адреса, речи, банкеты, он заболел — сердце не выдержало такой нечеловеческой нагрузки… «Грудная жаба, — говорили врачи, — тяжелый сердечный приступ».

Александра Ивановича лечили все медицинские светила Москвы, по большей части его старые личные друзья. Для него делалось все и врачами и домашними. Но положение было очень серьезным.

Благодаря Анатолию Васильевичу Санупр Кремля проявил самую большую заботу для сохранения этой драгоценной жизни. Каждый день главврач Санупра сообщал Анатолию Васильевичу о состоянии здоровья Южина. К несчастью, ничего утешительного он не мог сообщить. Время от времени, опасаясь потревожить, но все же зная, что Александр Иванович ценит его внимание к себе, Анатолий Васильевич звонил Марии Николаевне Сумбатовой и расспрашивал о самочувствии ее мужа. Несколько раз я приезжала на квартиру в Палашевский переулок, передавала записки, цветы и фрукты для больного. Каждый раз я видела Марию Николаевну — осунувшуюся, бледную, но прекрасно владеющую собой, не теряющую надежды.

Как-то утром Анатолию Васильевичу позвонил Л. Г. Левин, главный врач Кремлевской больницы, и сказал, что надежды нет, что жизнь Южина удастся поддержать еще в течение двух-трех часов, не больше.

Консилиум, в котором участвовали профессора Шервинский, Плетнев, Кончаловский, не считает возможным продолжать бесполезную борьбу.

Анатолий Васильевич, услышав это, долго ходил из угла в угол по комнате, как он делал в минуты сильного душевного волнения, повторяя:

— Экое горе! Потерять Александра Ивановича, такого благородного, такого блестящего человека! Так много сделавшего для страны, для искусства! Как беспомощна еще наука!

Анатолий Васильевич весь день был в подавленном, тяжелом настроении. В сумерки к нам приехал Л. Г. Левин и рассказал почти фантастическую историю: весь ученый синклит у постели Южина пришел к выводу, что борьба бессмысленна, что жизнь Южина угасает, сердце еще еле-еле бьется при больших дозах камфары; но продолжать уколы значит только продлить мучения безнадежного больного. Решили прекратить уколы камфары и дать ему морфий, чтобы сделать его кончину по возможности безболезненной; но тут в заключение медицинских знаменитостей вмешался молодой и незнаменитый доктор Напалков, живущий в доме у Южина и очень привязанный к нему. Он попросил своих блестящих коллег разрешить ему продолжать борьбу. Это вмешательство показалось некоторым из профессоров развязностью и самонадеянностью рядового врача. Но по существующей врачебной этике такому требованию обязан подчиниться любой консилиум. Пожимая плечами, профессора ушли в столовую пить кофе, предоставив место у постели больного доктору Напалкову. Тот продолжал уколы камфары, горчичники, припарки — и тут случилось чудо! — сердце Южина начало биться сильнее, дыхание стало глубже, пульс, едва ощутимый, стал ровнее. Словом, произошел перелом в болезни. Если Напалкову удастся сохранить его жизнь до утра, то возможно, что Южин не только будет жив, но при известной осторожности сможет играть и руководить театром.

Л. Г. Левин откровенно сказал, что и он не верил в такую возможность и что заслуга спасения жизни Южина целиком принадлежит доктору Напалкову.

Было еще несколько тревожных дней, а потом Александр Иванович начал поправляться и набирать силы.

Через некоторое время Анатолий Васильевич вместе со мной навестил Александра Ивановича. Мы пробыли у него минут десять, не больше. Он казался очень измученным и похудевшим, но уже строил планы будущего, мечтал о новых пьесах и новых ролях и жаловался, что его не кормят.

— Я принесу чашку бульона, — предложила Мария Николаевна.

— Но, по крайней мере, с пирожками! — взмолился Южин.

— Я хоть не врач, но уверен, что это превосходный симптом, — заметил Анатолий Васильевич.

Во время нашего короткого визита Александр Иванович сидел в глубоком кресле; оказалось, что в дни болезни он не ложился в постель, — лежа он задыхался. Глядя на него, я невольно вспомнила последние дни старого князя Болконского из «Войны и мира». Но, к счастью, у Южина это были не последние дни: он настолько окреп, что мог в сопровождении Марии Николаевны и доктора Напалкова уехать на юг Франции. Разрешение и валюту на эту поездку выхлопотал для него Луначарский.

Пережив такое волнение за жизнь Александра Ивановича, Анатолий Васильевич стал относиться к нему еще теплее, еще внимательнее. И Южин, прощаясь с ним перед отъездом во Францию, со слезами на глазах благодарил Анатолия Васильевича.

— Вы, Анатолий Васильевич, и вот он, — Южин сделал широкий жест в сторону присутствовавшего при разговоре Напалкова, — вернули меня к жизни, которую я так люблю.

Из-за границы Александр Иванович возвратился посвежевшим, бодрым, по-прежнему энергичным.

Во время его отсутствия Малый театр подготовил «Заговор Фиеско» Шиллера. На генеральной Южин с похвалой отозвался о моем исполнении роли Берты.

— Я рад, что театр обратился к творчеству Шиллера. Мария Николаевна Ермолова приветствует этот спектакль и исполнителей; она жалеет, что здоровье не позволяет ей посмотреть «Заговор Фиеско». А вам лично я повторяю все тот же совет: входите, входите в репертуар театра. Не отказывайтесь от ролей в старых постановках; важно, чтобы вас с Малым театром связывали прочные нити. Может быть, скоро удастся возобновить «Бешеные деньги», вы будете играть Лидию. А в этом сезоне я бы хотел, чтобы вы в очередь с Гоголевой играли принцессу в «Железной стене».