* * *
Не знаю, не считала, сколько раз перешагнула порог дома Веры Федоровны. Живут, пока жива, только те «разы», когда случалось чрезвычайное. Сейчас в этих скупых воспоминаниях постараюсь хотя бы расположить встречи в той последовательности, в какой они происходили.
Вот что врубилось в память, как клинопись в камень.
Двадцать шестое мая 1955 года. Это захотелось даже озаглавить: «Мастер о рукоделии».
В квартире номер четыре я бывала не только у Веры Федоровны. Раза два или три приходила сюда по делам ее мужа: он руководил литературным кружком рабочей молодежи, иногда приглашал меня на занятия.
Под датой «26 мая 1955 года» в моей рабочей тетради есть любопытная запись, связанная с одним из таких визитов. Когда я уже прощалась, в прихожую вышла Вера Федоровна, тепло, но, как всегда, очень сдержанно поздоровалась со мною, и тут ее супруг ни с того ни с сего и почему-то очень весело заговорил об огорчении, которым я имела неосторожность с ним поделиться.
Дело в том, что в те дни готовилась к изданию моя первая книга — повесть «Два человека». Редактором ее был писатель Всеволод Петрович Воеводин. Он сделал несколько мелких незначительных замечаний, к словам не цеплялся, и я, благодарная ему за это, не поинтересовалась, как он относится к повести, которую редактирует. Оказалось — никак! И это в лучшем случае, раз счел возможным в разговоре с нашим приятелем сказать о моих литературных начинаниях: «Болгарский крест, а не проза!»[1]
Обиделась я отчаянно, виду, однако, не подала, хотя были все основания полагать, что приятель разделяет точку зрения моего редактора.
По обычаю горцев, обиду никогда не оставляют без ответа. Любого. Он может быть и шуткой.
С терпеливостью мула прождала я подходящего случая целых четыре года.
Журнал «Костер» в 1959 году опубликовал мою небольшую повесть «Руслан и Кутя», где есть глава с неожиданным на первый взгляд, но вполне оправданным названием: «Чем хорош болгарский крест». В этой главке мальчишка Витя проспорил другу «желание»: пойти к девчонкам, записаться в кружок рукоделия и вышить болгарским крестом Эльбрус. Витя угробил на это дело лучшие дни лета и вышил не только Эльбрус, но и своего пса Руслана у подножия горы.
Приятель при встрече сказал мне несколько одобрительных слов о повести, но не удержался и как бы вскользь заметил: «Только к чему эта полемическая деталь с Витей?!» Мы посмеялись, и «пустяк» забылся… но все это будет потом, а тогда, 26 мая 1955 года, на Марсовом поле мне было не до смеха.
Вера Федоровна внимательно выслушала, а затем то ли скептически, то ли горько произнесла:
— Все, что пишу я, дорогая Ричи Михайловна, тоже вышивание. Я давно чувствую, что мне надо искать решительно новое… Пока пишешь, и тянешься, и тебе трудно — это благо. Как только перестал тянуться и испытывать трудности — написанное становится вышиванием.
Я восприняла это как снисходительное мне утешение, не поняв тогда, что за этими словами стоит ее собственная, куда более серьезная боль.
С весны 1949 года по весну 1966-го я была свидетелем и отрадных и драматических событий в жизни литературного Ленинграда…
Сейчас и здесь хочется и должно сказать одно: как «Сережа» вырвался из «Ясного берега», став лучшей повестью Веры Пановой, так сама она своею выдержкой и противостоянием нелепым нападкам вырывалась из контекста литературы тех лет с ее «тенденциями» и… Да поможет мне разум воздержаться от эпитетов…
«Сереже» не нашлось тогда места ни в одном из «толстых» журналов, и только благодаря энергии и немалым усилиям двадцатидвухлетней Елены Тарасовой повесть в сокращенном виде была опубликована в журнале «Советская женщина» и только после этого в «Новом мире».
Свободное копирование
