Но и молодым художникам доставалось временами от Нурока. Особенно плохо пришлось от его злого языка Рериху, которого в "Мире искусства" органически не переносили и который в глазах его сотрудников был тем, что принято называть "из молодых, да ранний".
Рерих, в качестве куинджиста, участвовал на академических выставках, которые Стасов, из соображений принципиальных, нещадно громил в своих статьях в "Новостях". Исключение делал он для Рериха, которого не только превозносил выше всякой меры как художника, но и устроил, как говорили, через своего друга Н.П. Собко на службу в "Общество поощрения художеств". Нурок написал на эту тему коротенькую заметку, заканчивавшуюся лаконической русской поговоркой: "Ласковая телка двух маток сосет". За Рерихом так и удержалось прозвище Рерих - Ласковая телка.
Рерих был для всех нас загадкой, и я должен признаться, что до сих пор не могу с уверенностью сказать, из каких действительных, а не только предполагаемых и приписываемых ему черт соткан его реальный сложный человеческий и художнический облик. О Рерихе можно было бы написать увлекательный роман, куда более интересный и многогранный, чем роман Золя о Клоде Лантье, в котором выведен соединенный образ Эдуарда Мане и Сезанна 1860-x годов. Я даже не знаю сейчас и никогда не знал раньше, где кончается искренность Рериха, его подлинное credo, и где начинается поза, маска, беззастенчивое притворство и рассчитанное мудрецом жизни уловление зрителя, читателя, потребителя. Но что эти два элемента - правдивость и лживость, искренность и фальшь - в жизни и искусстве Рериха неразрывно спаяны, что они лежат в основе того, что перейдет следующим поколениям под именем "Рерих", в этом сомнения быть не может.
Рерих - вообще явление особенное, до того непохожее на все, что мы знаем в русском искусстве, что его фигура выделяется ослепительно ярким пятном на остальном фоне моих воспоминаний о жизни и делах художников давно кинувших лет. Правда, озаряющий эту странную фигуру свет - не тот горний свет, которым освещается образ чистого Серова, а свет слепящего зрения фонаря, освещающего импровизированное бульварное представление бродячей труппы и повергающего временно во тьму зрителей и прохожих, безотносительно к их возрасту, полу, социальному положению, жизненной и культурной значительности.
Рерих, прежде всего, бесспорно блестяще одарен. В Академии я не помню его классных работ - они были, видно, не интересны. Он приходил всегда в студенческой форме, ибо был на юридическом факультете Петербургского университета. Отец его, известный нотариус, владелец большой нотариальной конторы на Васильевском острове, готовил его себе в преемники. В Академию он явился уже готовым художником, прошедшим школу рисования и живописи у М.О.Микешина. От него он наследовал легкость и быстроту исполнения, иллюстративность отношения и уверенность в своей неотразимости.
В год поступления Рериха в Академию Третьяков покупает его картину "Гонец" с подзаголовком: "Восстал род на род". Картину сосватали Третьякову Микешин и Верещагин. В этом подзаголовке уже тогда вылился весь Рерих. И он также от Микешина, одного из первых трубадуров нарождавшегося великодержавного национализма, автора памятника тысячелетия России в Новгороде, Екатерины II в Петербурге, Богдана Хмельницкого в Киеве и всяких былинных циклов к рисункам, в то время очень ходких.
Картину не в меру захвалил Стасов, хотя она и была лучше других подобных же картин тогдашних академических выставок.
Свободное копирование
