Спустя некоторое время после моего первого знакомства с Юлием Осиповичем подошла Масленица и он позвал меня к себе на блины. Узнав поближе его семью, я так с нею сблизился, что вскоре стал здесь своим человеком и чувствовал себя у Грюнбергов, как в своем домашнем кругу.
В их квартире висело несколько вещей Серова, в том числе портрет хозяйки дома, Марии Григорьевны Грюнберг. В.А.Серов жил одно время в этой семье, как родной. Незадолго до моего появления в Петербурге он написал в этой именно квартире, в доме Жербина на Михайловской площади, известный портрет своего отца А.Н.Серова, находившийся еще там, когда я пришел на блины. Он поразил меня своей жизненностью, полной безыскусственностью и мастерством, с каким была написана вся обстановка комнаты - конторка, на которой композитор что-то писал, облокотившись, предметы на ней, висящие сбоку афишки и другие детали. Этот замечательный портрет казался мне подлинным шедевром, превосходившим репинские. Мне страстно хотелось знать все подробности, как Серов писал своего отца, давно уже умершего. Все наперебой рассказывали мне, как он в грюнберговской зале устроил уголок, точно воспроизводивший обстановку серовского кабинета, как написал, сначала в мастерской Репина, этюд для головы отца с актера Васильева, очень походившего на Серова-отца, а потом писал фигуру с Юлия Осиповича. Все эти подробности меня глубоко интересовали и волновали.
Одновременно с портретом отца Серов написал и портрет Марии Григорьевны. Незадолго до смерти Юлия Осиповича он написал пастелью и его портрет, пройденный им уже в 1889 году по памяти. Портрет чрезвычайно похож и передает обаятельный облик этого замечательного человека, роль которого в истории русского просвещения известна только небольшому кругу лиц, близко стоявших к "Ниве". Кроме сменявшихся редакторов журнала - князя М.Н.Волконского, Р.И.Сементковского, А.А.Лугового - об этом знали только мы с Ильей Моисеевичем Эйзеном, моим товарищем и другом с первых университетских дней, поступившим после окончания университета в редакцию "Нивы" секретарем и остававшимся там до самой кончины журнала, уже в годы революции.