— На допрос.
И снова лестницы, лифт, коридоры, те первые, могильные.
Вводят. У дверей стул с маленьким столиком. Сажусь. В незашторенном окне с решеткой — кончик погасшего знака метро, значит, ночь, значит, окно выходит на площадь Дзержинского. Не здороваюсь. Налево от меня в углу длинной комнаты стол, сидит военный, разглядывает меня, сравнивает с экранной, смотрит на то, во что они могут превратить человека за несколько часов.
— Я ваш следователь подполковник Соколов. Вы обвиняетесь по статье 58, пункт 3, часть вторая.
— Что это такое?
— Измена родине в мирное время. Вы хотели бежать за границу, когда были там…
Или я попала в сумасшедший дом, или, может быть, я схожу с ума, или, может быть, это шутка…
— Мне не надо было этого хотеть. В Вене я спокойно могла это сделать, что и делали наши советские граждане в большом количестве: в Вене знаменитый магазин с четырьмя входами и выходами, один в нашу зону, другие в английскую, французскую, американскую, входишь в нашей зоне, а выходишь в любую, какая тебе больше по душе, что и сделал ваш генерал со всей семьей, даже с детской коляской, мне об этом любопытнейшем факте рассказал маршал Конев.
— Мы вам покажем документы.
— Какие! Ведь я же только хотела бежать! Это не документы! Это доносы!
В окне загорелась буква «М» — шесть часов утра. Приказывает увести. Упала и заснула.
— Подъем.
За мной непрерывно наблюдают в глазок, смерили температуру, лекарства пить отказалась, душно, такая мертвая тишина, и только тихие шаги мимо моей душегубки. Спрашиваю у надзирательницы:
— У вас умываются?
— Да. Я вас поведу, и говорить можно только шепотом.
Никуда не вызывают.
Ольга говорила, что Лиговка и Лубянка работают только по ночам.
Осмыслить случившееся не могу, засела ужасная мысль в голове: может быть, арестован Борис, а я — как его жена, в тридцать седьмом году так было со всеми — тогда погибнут две мамы, две дочери.
Щелчок ключа. Меня перевели в комнату, зажмурилась от солнечного света, это, наверное, и есть камера, одиночная: вместо досок — железная кровать, стол. Стены, как и во всей тюрьме, могильного цвета, хочется о них биться головой, окно с улицы закрыто железным щитом, и только наверху маленькое пространство… голубое небо… солнце… Соколов неприятный, он, наверное, молодой, но какой-то серый, измученный, глаза как стекляшки.
Что же дальше… Что же дальше с моим арестом… недоразумение….. когда же все выяснится…
Свободное копирование
