Утром поезд остановился на большой станции. Я кинулся к вокзальной кассе и успел взять билет до Москвы. Почти всю оставшуюся дорогу продремал на верхней полке. Перед глазами стояло заплаканное лицо Лиды, а в памяти звучала ее просьба, повторенная много раз: «Не уезжай!»...
Шли вторые сутки как я покинул Половинку, и чем меньше оставалось до Москвы, тем тревожнее становилось на сердце. О моем отъезде уже, вероятно, знают. Могли сообщить по линии. Не исключено, что уже поджидают, ищут как преступника, бежавшего из тюрьмы, хотя я не был ни заключенным, ни репрессированным, ни даже ссыльным.
В районе станции Москва-Сортировочцая состав замедлил ход. Я вышел в тамбур, открыл дверь своей трехгранкой и благополучно приземлился на московской земле. Сперва на трамвае, а затем на метро, доехал до Маяковской и пешком отправился в Большой Каретный переулок к тетке Вере, родной сестре мамы. Ехать домой в Кунцево было рискованно и, как потом выяснилось, опасения были не напрасны. Там, у дома, дежурили двое в штатском.
В Москве я надеялся добиться приема у высокого руководства, но не учел при этом, что без паспорта меня никуда не пустят. Пока, для безопасности, родственники отправили меня на дачу в Манихино.
Октябрь в тот год под Москвой был мягким. Стояли погожие дни «бабьего лета», но к концу месяца погода испортилась. В летней даче стало холодно, я перебрался опять в Москву и поселился у знакомых в Курбатовском переулке.
За это время родители отправили несколько писем Сталину, Швернику, в Президиум Верховного Совета и Министерство внутренних дел. Как нетрудно догадаться, ни на одно письмо им так и не ответили. Стало ясно, справедливости не дождаться.
Свободное копирование
