Лида - 1

27. Лида

Как-то вечером не работалось, и я заглянул во Дворец культуры. Шли танцы под баян. Многие танцевали в телогрейках и шапках. Парни в кирзовых сапогах с завернутыми по моде голенищами. Танцевали, не вынимая папиросу изо рта. Это считалось хорошим тоном. В воздухе стоял табачный дым, приправленный матом. Сквернословие здесь было неотъемлемой частью лексикона и никого не смущало. Мое внимание привлекла незнакомая девушка. Она была стройна, очень симпатична и держалась с достоинством. Баянист, лихой парень с чубом, видимо, был ее постоянным партнером. С ним она танцевала, когда он откладывал баян и ставил пластинку. Когда же он играл на баяне, она танцевала с подружкой. Другие парни, видимо, получали отказ. Баянист заиграл танго. Я подошел к девушке и с легким поклоном пригласил ее. Необычная для здешних мест форма приглашения слегка смутила ее. Но она быстро справилась со смущением и согласилась. Баянисту это явно не понравилось. Парень отложил баян, завел пластинку с быстрым танцем и, закурив «Беломор», в развалку подошел к нам. Недобро взглянул на меня, бесцеремонно взял девушку за руку и потянул к себе. Девушка высвободила руку и оттолкнула его со словами:

— Я тебе уже говорила, что с папиросой в зубах девушку не приглашают. И вообще пока не научишься прилично вести себя, ко мне не подходи.

Я думал, что парень от этих слов распалится еще больше, но, как ни странно, он, еще раз зло взглянув на меня, отошел в сторону. Лида, так звали девушку, предложила погулять, и мы незаметно покинули зал. Долго бродили по пустынным, почти не освещенным улицам.

В Половинку она попала маленькой девочкой. Мать и четверо ее сестер и братьев привезли сюда с Украины вместе с другими женщинами и детьми во время массовых репрессий. О своем отце они с тех пор ничего не знали. Брать с собой домашний скарб не разрешили. Ехали, не зная куда.

Привезли на пустое место. Выгрузили на снег. Кругом сугробы. Дети ревут. Дали лопаты: «Ройте землянки, другого жилья пока не будет»...

— Сколько горя хлебнули, словами не передать, — сказала мне Лида.

Заболел и умер ее старший брат. Мать и старшая сестра работали на шахте. Самым счастливым стал день, когда из землянки они перебрались в маленькую комнату в бараке. Лида окончила семилетку и отправилась в Кизел учиться на фельдшера. После окончания вернулась домой и стала работатп заведующей здравпунктом на шахте. Две другие сестры образования не получили: надо было кормить семью. Мать часто хворала и умерла, не дожив и до пятидесяти лет. Лида нигде, кроме Кизела, не бывала. Никогда не видела многих фруктов. Когда я упоминал о винограде, персиках, бананах, она спрашивала: «А что это такое?»

Мы с Лидой стали часто встречаться. Оказалось, что Виктор Иванович раньше, до встречи со мной, работал с Лидой на одной шахте. Иногда мы втроем ходили в кино. Но чаще собирались у меня.

Пили чай, слушали рассказы Виктора Ивановича о городе на Неве.

Виктор Иванович не скрывал от меня, что ему очень нравилась Лида, и обижался, когда я говорил, что не буду в обиде, если она предпочтет его мне. Лида, видимо, чувствовала, что нравится Виктору Ивановичу и не прочь была пококетничать с ним. Позже, когда я уже уехал из Половинки, из Лидиного письма узнал, что Виктор Иванович по окончании срока ссылки, пришел проститься и только тогда признался, что был влюблен в нее.

Творческая проектная работа, претворяемая в жизнь, увлекала меня. Виктор Иванович и Лида скрашивали мое одиночество. И все же мысли о возвращении в Москву не покидали меня.