Послевоенное детство мое - 4

 В начале лета я очень сильно заболела. Лежала с сыпью и температурой 40 градусов. Начался бред. Мама вызвала врача.

- Скарлатина, – сказал старенький доктор, осмотрев меня.

- Это серьезная, заразная болезнь. Срочно надо в стационар,- продолжал он, обращаясь к маме.

 Меня увезли в больницу. В больнице сказали, что пробуду там я 40 дней, а десять дней из них я буду находиться на карантине, от всех отдельно, в боксе.

В приемном отделении меня остригли наголо, сняли с меня совершенно всю одежду и одели в рубашку с фиолетовым чернильным штампом внизу.

 Я заплакала. Меня привели в крошечную отдельную комнатку, смежную с палатой. В боксе - болезненная белизна замкнутого пространства без окон, поглотившая в себя кровать, тумбочку и …горшок. Там я и проведу в одиночестве несколько дней.

Вечером, вернувшийся с работы Волька, узнал, что меня увезли в больницу...Он очень переживал.

 – Что же делать? А вдруг она там умирает, а мы тут сидим?… - задергал он всех вопросом. Утром он отпросился с работы, и на своем стареньком, скрипучем велосипеде поехал в областную больницу искать меня. Он нашел окно палаты, и спросил обо мне. Кто-то из детей ответил, что я в боксе и не могу подойти. Испуганный Волька бросился к врачам.

– Жива она, жива. Сделали укол и дали лекарства, температура немного понизилась. Она на постельном режиме, - сказал ему врач.

И он уехал, немного успокоившись.

Волька, дорогой мой Волька! Он ездил почти каждый день после работы ко мне в больницу, подходил к окну палаты.

- Как там Аля? – спрашивал он у детей. Они мне стучали в дверь, говорили, что брат пришел, но я не могла с ним повидаться.

- Мне стало лучше, передайте ему, - просила я через стенку.

 Через неделю мне стало действительно лучше. Я уже начала вставать, тошноты не было, голова не кружилась, ноги не тряслись. Оказывается, если встать на кровать, то можно заглянуть через стекло в соседнюю палату. Наконец я осмелилась, встала на цыпочках на кровать, держась за ее спинку, и посмотрела через стекло. Увиденное потрясло меня: в соседней палате- веселые дети, хохочут, разговаривают и даже кувыркаются на кроватях. Палата была общая- мальчики и девочки 5-8 лет. Мне так захотелось в эту палату! И так же кувыркаться!

Я уже было решила попробовать совершить один кувырок, но одно обстоятельство не дало мне это сделать…

И вот настал день, когда меня перевели из бокса в палату. Я сразу же подружилась с девочками и была очень рада. На окне в палате была натянута тонкая сетка от мух, и я часто подходила к окну, чтобы посмотреть на улицу. Стояло жаркое лето, окно было раскрыто, только мешала сетка. Утром приехал Волька, стоял поодаль с велосипедом, я его сразу увидела. Подошел он к окну и молчит. И я молчу. Он не узнал меня, не знал, что я теперь – лысая…

- Воль, это я, - наконец произнесла я и прижалась лбом к сетке.

Он тоже прижался лбом к сетке и несколько секунд мы стояли молча.

- Алька, моя Алька, жива! А я тебя не узнал! – враспев произнес он, немного запнувшись в конце. Он мельком взглянул на мою бритую голову, на которой еще недавно были косички.

-Как ты похудела, одни глаза остались… Как ты здесь? - быстро добавил он.

У меня покатились слезы и закапали на рубашку.

–Сейчас хорошо, а в боксе плохо было, - шмыгнув носом, ответила я.

- Чего тебе принести? Тебе надо поправляться, в первый класс идти скоро… Пряников принести? – спросил он. Немного помедлив, я решилась.

- Принеси мне, пожалуйста, трусы, - засмущавшись, попросила я.

– Трусы? –переспросил он, удивившись. Я кивнула.

- Принесу, принесу вечером, - успокоил меня Волька.

 Я долго смотрела на его удаляющуюся фигуру на велосипеде, поднимающую за собой столб летней пыли. Вечером вся семья пришла меня навещать, Шуры только не было. Волька всех подвел к хорошо знакомому ему окну. Все заговорили наперебой. Жалели меня, сказали, что передали для меня гостинцы, говорили, чтобы я ела и поправлялась, а то скоро- в школу. Я кивала головой и ждала. Волька подошел к сетке.

– Я трусы тебе принес и рубашечку, - произнес он шепотом.

- Спасибо, Воль, - также шепотом ответила я с благодарностью. На следующий день я могла кувыркаться вместе со всеми…

Время в палате пролетело быстро, в начале августа меня выписали домой. И вот мы –дома, в комнату зашли вместе с Волькой. В центре комнаты, освещенной полуденным августовским солнцем, прямо на столе стояли … маленькие сапожки!

- Я обещал тебе сапожки. Вот, сшил! Принимай! - сказал брат и засмеялся.

 Я прижала к себе сапожки, и замерла от переполнившего меня счастья. Сапожки были необыкновенные: головки хромовые, из черной кожи, а голенища– из серого брезента, комбинированные. Но выглядели они очень симпатично, тем более мне в школу идти. Для послевоенного времени они были просто прекрасны! Я их надела - в самый раз! Внутри- фланелевая подкладка, мягко и тепло. В них я и пошла в первый класс. Носила всю осень до валенок.

А в декабре 1945 года начались новые проблемы со здоровьем брата-фронтовика Шуры, стал он себя чувствовать хуже, и его снова направили в госпиталь.