Р.Л. Берг. Суховей. Воспоминания генетика. Часть 2
Модель мужа
Пока существовала кафедра дарвинизма и я пребывала в ее составе, читала лекции и выдавала научную продукцию, предусмотренную планом, я продолжала исследования, начатые в изгнании! Я открыла корреляционные плеяды растений. Термин принадлежит Павлу Викторовичу Терентьеву, великому остроумцу. Меня с работы гнали, но не ссылали, а его ссылали. В ссылке, не имея никакой лабораторной аппаратуры, он измерял лягушек. Он обнаружил, что размер некоторых частей организма независим от размеров других частей и от величины организма в целом. Он сгруппировал показатели размеров разных частей так, что независимые друг от друга показатели размера попали в разные группы. Так получились корреляционные плеяды. Идея и термин восходят к концу двадцатых годов, к тому самому времени, когда Шмальгаузен одновременно с Гексли и совершенно независимо от него создавал свою теорию гетерономного роста. Корреляционные плеяды — одно из проявлений гетерономного роста. Шмальгаузен печатал свои труды по-украински — он начал свою карьеру в Киеве, — и по-русски, и в солидных немецких журналах. К нему шли слава и чины. Ссыльный Терентьев тыкался в русские и немецкие журналы со своей статьей о корреляционных плеядах. Его никто не понимал и печатать его не хотели. Наконец статья русского ученого была напечатана в английском журнале Biometrika на немецком языке. Случилось это в 1931 году, ровно за четверть века до опубликования моей статьи в «Ботаническом журнале». Статья Терентьева не привлекла ничьего внимания. Я публиковала статьи по корреляционным зависимостям между различными частями растений, не подозревая о сотнях лягушек, вдоль и поперек, внутри и снаружи меренных-перемеренных Терентьевым.
Вскоре мне посчастливилось сделать крупный вклад в историю науки. Я заставила Терентьева вспомнить давно забытый им труд. Решено было, наряду с постоянно действующим Семинаром по кибернетике организовать Семинар по применению математических методов в биологии. На первом заседании докладывал математик А.А. Ляпунов. Он рассказывал, как с точки зрения математика, инженера, кибернетика выглядит процесс наследования признаков. Слушать его было одно удовольствие. На второе заседание пригласили А.А. Любищева. Он говорил о выборе признаков, по которым легче всего различать виды. Надо выбирать признаки, не связанные друг с другом корреляционными зависимостями. Я рассказала о корреляционных плеядах, нет, — о независимых друг от друга признаках у растений, т. к. астрально-прекрасный термин Павла Викторовича ни разу еще не коснулся моего слуха. Павел Викторович рассказал о лягушках. Мы воссоединились. Второе заседание нашего семинара стало последним. Вместо него заработали ежегодные Совещания по применению математических методов в биологии. Первое Совещание посвящено корреляционным плеядам. Докладывали Терентьев, Любищев и я.
Я ставила перед собой задачу понять возникновение независимости в процессе эволюции. Независимость, как приспособление. Абсурдное словосочетание? Нет. Независимость от одних компонентов среды обеспечивает приспособление к другим компонентам среды. В иных случаях от строгости стандарта зависит жизнь или смерть. Корреляционные плеяды Терентьева я рассматривала в свете стабилизирующего отбора Шмальгаузена. И саму эту теорию я вернула к ее истокам, к принципам гетерономного роста. Шмальгаузен сам не подчеркивает нигде этой связи своих кардинальных идей. Мое дело историка науки вскрыть ее.
Эволюция онтогенеза! Повышение в процессе эволюции степени независимости одних частей организма по отношению к другим частям того же организма! Филатов обнаружил этот закон прогрессивной эволюции. Шмальгаузен своей теорией стабилизирующего отбора дал общий принцип возникновения независимости, жесткой генной обусловленности. Я применила его ход мыслей, чтобы показать, как образуется в процессе смены поколений открытое Терентьевым самое удивительное из удивительных явлений — независимость размеров одних частей организма от размеров других частей. Растут-то они все вместе, вместе используют питание, но вот наступает момент, и рост одного органа приостанавливается, а другие органы продолжают расти. Питание в орган поступает, организм молод, растет, но что-то независимое от среды, от питания говорит одной его части — стоп. И баста. Но такое под стать только гену. Стоп-кран вмонтирован внутрь каждой клетки. Им обладают все представители вида. Не значит ли это, что гены, ответственные за независимость одних частей по отношению к другим частям, дают своим обладателям шансы в борьбе за жизнь, увеличивают вероятность оставить потомство? Я разгадала, зачем нужна независимость и как образуется она в процессе отбора наиболее стабильных состояний.
Всю жизнь я переходила от одного удивления к другому. В 1940 году после экспедиции в Дилижан и Ереван я надолго слегла и весной очутилась в Кара-Даге на берегу Черного моря не для того, чтобы изучать природу, а чтобы восстановить утраченные силы. Цвели маки. Выпадает дождь, и распустившиеся цветки мака большие. Нет дождя несколько дней — цветки маленькие. Я даже писала об этом в письме Шмальгаузену. В Яжелбицах в тот роковой пятидесятый год, когда домик мой утопал в цветах, среди которых цыганка навязывала мне свои пророчества, соцветия космеи удивляли меня разнообразием своих размеров. Стандарт и независимость бросились мне в глаза в 1953 году. Настурции увивали мою затененную соснами дачу. Все, что бы я ни растила, достигает гигантских размеров. Мои настурции имели листья величиной с чайное блюдце. Как, зачем я очутилась на соседней даче, о чем вели мы разговор с вдовой академика Баранникова, я не помню и никогда не вспомню. Я смотрела на настурции. Дорожка усажена, поближе к даче кустики еще ничего, подальше — совсем жалкие. Листья с гривенник. А цветки? Цветки этих все уменьшающихся кустиков отнюдь не следовали за ухудшением условий произрастания, как то делали стебли и листья несчастных. Цветки сохраняли стандарт. Более того! Цветки у Баранниковой ничуть не меньше моих, скрытых от глаз людских листьями, в сто раз превосходящими по площади листья ее неухоженных растений. Мне казалось, что я хватаю с неба звезды. Эволюция цветка сопровождается уменьшением числа частей — меньше лепестков, меньше тычинок, пестиков, чашелистников, всего, что слагает цветок. В этот процесс уменьшения вовлечены элементы симметрии. Цветок настурции не чета маку. Тот радиально симметричен, вертикальных плоскостей, делящих его на равные половины, четыре. У настурции же одна-единственная, как у свободно передвигающегося животного, как у нас с вами. Целые огромные семейства растений — орхидеи, норичниковые, губоцветные, мотыльковые — имеют билатерально-симметричные цветки. И все цветки, обладающие симметрией подвижного животного, стандартны в пределах вида. Я дарвинист и никаких магических сил, направляющих развитие по пути, восходящему к прогрессу, не признаю. Нет ничего, что не мог бы сделать отбор — случайный поиск совершенства. Как бы ни ограничивала организация живого возможности этого поиска, как бы не вправляла его в определенное русло, не диктовала спектр возникающих изменений, ходы его остаются случайными. Поле, где разыгрывается жизненная драма, не шахматная доска, а зеленое сукно, по которому пляшут игральные кости.
Нет ничего увлекательнее, сладостнее, азартней, чем разрушить всеобщее убеждение и вместе с ним свое собственное. Мне казалось — вот случаи, когда не отбор, а требования инженерного искусства ведут организмы по пути прогресса. Отбор, выживание наиболее приспособленного, задает задачу в самой общей форме. Задача эта — экономичность строения. Частные решения всецело определяются свойствами материала. Каковы они, эти изобретения? Уменьшение числа одинаковых частей — меньше лепестков, тычинок, пестиков.., срастание частей, уменьшение числа элементов симметрии и стандарт размеров.
Свободное копирование
