Прожили у нас товарищи военные почти три месяца. Перед отъездом устроили мамин 27-й день рождения и прощальный ужин одновременно. В тот вечер 15 марта 1947 года я как бы впервые увидела мать и запомнила её лицо. Она сделала прическу горячей плойкой — волнами, волосок к волоску, – и добавила очень яркий макияж: накрасила губы по тогдашней моде ядовито-красной помадой. Не знаю, откуда у неё появились и длинное вечернее платье из тёмно-зелёного шёлка, и бледно-розовая шаль, но она была хороша!
Я же спрашивала её лучшую подругу и удивительную красавицу тетю Раю Зельдину, почему мама празднует день рождения, ведь она уже очень старая! Мне, тогда почти семилетней, все люди старше двадцати казались старыми. А «старые» влюблялись и даже женились. К счастью, наш старшина оказался честным человеком. Как и пообещал маминой сотруднице Анне Бабурченковой после демобилизации вернуться в Рудню и жениться на ней, так и сделал. И через год моя мать была на их свадьбе. Но вернёмся к прощальному ужину, который запомнился тем, что гости напоили самогоном бедного Адика. После войны нельзя было жить с именем Гитлера, и он официально стал Адиком Лисовским. В то время он уже жил в Витебске и учился в ФЗО (фабрично-заводское обучение) на слесаря, а на выходные приезжал домой. В тот злополучный вечер ему было очень плохо из-за выпитого самогона, и я подумала, что ему не захочется повторения. Но я ошиблась: с этого вечера и началось его пристрастие к выпивке, которое продолжалось всю его недолгую жизнь.
Сначала это было нечасто и незаметно для окружающих. После окончания училища и службы в армии он женился. На свадьбу вместо обручального кольца (золотые кольца тогда ещё не дарили, так как их просто не было у бедных людей) подарил невесте крепдешиновый кремовый носовой платочек с великолепной французской вышивкой.
Много лет назад на мюнхенской мессе проходили дни Эстонии и там в отделе рукоделия я нашла почти такой же платочек, как и тот, который был на невесте в день свадьбы Адика. Я его, конечно, купила и ношу в течение многих лет на жакетах и пиджаках как оберег и память о детстве.
А жизнь Адика не пощадила. Ни жена, ни дочери-близнецы не смогли его уберечь от стакана. Его нельзя было назвать злостным пьяницей — просто он всегда был немного выпившим, немного робким и трогательно смешным. А умер так и не дожив до пятидесятилетия — погиб, упав вместе с трактором в кювет, погиб по русской традиции от «зеленого змия», от горько-русской слабости души. Сколько их таких погибает ежедневно «по пьяни», как говорят в народе!
А неделей раньше горожане Рудни везли в Смоленск, к Кремлевской стене гроб с телом своего знаменитого земляка, Героя Советского Союза Михаила Егорова, который вместе с грузином Кантарией в мае 1945 года водрузил Знамя Победы над Рейхстагом. Тоже, как и наш Адик, разбился в машине и тоже «по пьяни».
Я мало знала этого человека, но мне его было жалко. Недолгое время, пока город строил для него и его семьи дом, он жил у двоюродного брата Павла, соседа моей матери, и она делила с ними свой колодец. Его слава не оправдала в мирное время надежд местной и высокой власти. Он мог бы, наверное, быть хорошим колхозником или хорошим рабочим, но власти пытались сделать из него партийца и номенклатурщика. На какие курсы, в какие только партийные школы они не посылали Героя, а он, кроме русского алфавита, не способен был что-нибудь выучить или запомнить.
Так власть превратила этого несчастного человека в живую и немую мумию, у которого было постоянное место на высоких трибунах, съездах партии и парадах. Повышали его с годами и в воинских званиях: с Победы вернулся рядовым, а умер уже в чине майора. Какая чудовищно бесславная жизнь и какие пышные похороны — могила у кремлевской смоленской стены у «вечного огня» и бронзовый бюст, а для потомков — улица Михаила Егорова в Рудне.
Я же в то время была уже далеко и от мест моего детства, и от этих событий. Ну а если вернуться к тем танцевальным вечерам, то всё то время вспоминается как одно тягучее длинное событие, в котором нам, детям, не было места. Уставшие забивались мы по углам и тихо засыпали под громкую музыку вальса.
Насколько я себя помню, жизнь вокруг, жизнь повседневная меня мало интересовала — я была сама в себе. Нет, я никогда не была замкнутой, просто очень рано я чувствовала какое-то внутреннее одиночество и поэтому проходящую перед глазами ежедневную жизнь воспринимала довольно равнодушно.
Свободное копирование
