На фото: Мои дочери Эмилия и Регина в 1975 году. Ленинград
А теперь снова возвращаюсь в детство, теперь уже партизанское. Жизнь в лесу мне понравилась, и лес я полюбила навсегда. Я совсем равнодушна к морю: лежать часами и загорать не могу и не люблю, бродить от пирса к пирсу скучно, нюхать запах перегорелого масла всех прибрежных ресторанов неаппетитно. А вот лес, реки, озёра, поля и луга — это моё, близкое и понятное. И всё это подарила мне, только в улучшенном варианте, страна Бавария. Я прожила в эмиграции ровно половину моей жизни, но никогда, несмотря на всю комфортность, всё-таки не назову Германию своей второй Родиной. Близкие знают: если я говорю «у нас», значит, говорю о России, если говорю «здесь» — значит, о Германии. Радует меня и то, что, живя в центре Мюнхена, я пешком могу дойти до трёх парков города. В парках, в лесах, на озёрах Баварии я не задаюсь вопросом «моё-чужое», там я живу, как когда-то жила и выжила в смоленских лесах.
Лес для меня хорош во все времена года, хотя поздняя осень — самое неприятное время для лесной жизни. Бабушка с дедушкой оказались очень востребованными. Дед целыми днями работал медбратом (опыт ветеринара очень пригодился) и чинил обувь, бабушка делала множество дел: и стирала, и шила, и готовила, и раны перевязывала легкораненым, которые долго не засиживались в наших окопах и снова уходили на задания. Тяжелобольных увозили в госпитали. Мне не забыть, как ловко и быстро строились землянки, как быстро они обживались; и даже баня по-чёрному была у нас всегда — переезжала с одной стоянки на другую. Помню, как дивно летом плёл шалаш из веток дед. Спать в таком шалаше было бы наслаждением, если бы не война. Адик научил нас ловко лазить по деревьям. Для этого нужно было «спутать» верёвкой ноги. Верёвку на ногах можно было завязать, учитывая диаметр дерева с тем, чтобы хорошо охватить ствол ногами и перенести нагрузку тела на ноги и на этот узел. С помощью свободных рук легко было подниматься до самых вершин деревьев.
Другой молодой человек, которому оторвало пальцы на ноге и который считался легкораненым, но долго почему-то не мог ходить, научил нас плести корзиночки. Острым ножом он сдирал с ольхи, осины или ивы кожицу, резал её длинной лапшой и плёл разные вещи. В эти плетёные корзиночки взрослые «обували» коров, которые заменили лошадей. Если в начале лесной жизни в обозе были и лошади, и коровы, и даже свиньи и домашняя птица, то со временем пришлось со всеми животными расстаться: лошадей откомандировали в действующую армию, свиней и птицу съели. Коровы же оказались удивительными животными не только потому, что они кормили нас молоком, но и потому, что их вместо лошадей впрягали в телеги и повозки и они возили нас от стоянки к стоянке. Удивительным в них было и то, что они психологически воспринимали общую тревожность, им был понятен человеческий страх. Лошади считаются умными животными, но они на скаку могут остановиться, и сдвинуть их с места бывает трудно даже плетью. Наши коровы в «наших» мягких тапочках были очень послушны, шли всегда размеренно и тихо, без мычания и других звуков.
В Мюнхене мало мест, где можно увидеть сразу всё небо, но если это случается, я всегда вспоминаю одну-единственную ночь нашей передислокации (а их было много), которая врезалась в мою память. К движению всё готово. Коровы обуты и их уже впрягли в телеги. Их много. Во все телеги вставлены боковинки: так когда-то перевозили целые копны сена. Сейчас на этих телегах – весь наш обозный скарб. Первая телега — наша, детская. Мы тоже молчим. Для пущей уверенности взрослые перестраховываются: кладут в наши рты по гусиной шкварке и завязывают нам рты тряпками. Как и мой покойный муж, который никогда не ел мясо кролика или зайца, потому что в их семье во время блокады Ленинграда они съели своего любимого кота Барсика, так и я всю жизнь не ем мясо и паштеты из гуся и утки — у меня их запах вызывает тошноту.
Эта ночь нашего передвижения запомнилась мне на всю жизнь. Ночью в лесу почти никогда не бывает сухо — росы или туманы почти всегда, но эта ночь была или казалась мне совсем сухой, без ночной влажности, она была хороша и торжественно тревожна. Мне было уже почти три года. Не уверена, что я знала слово «волшебница», но в ту ночь я точно была ею. Небо было не синим, а чёрным, и оно показалось мне огромным одеялом, лежащим на вершинах елей вдоль нашего пути. Над нашей телегой оно вообще спускалось до моих ручонок, и я держала в них звезды, я играла ими, я переставляла их, путая небесную карту. Это видение (не знаю, как назвать по-другому) для меня превратилось в явь, и я потом долго хранила в себе этот секрет. Никогда не верьте и никого не слушайте, если говорят «дети врут». Не верьте!
Что-то похожее на эту сказку произойдёт и с Региной, моей старшей дочерью. На третий день после окончания университета вместо отпуска она подписала контракт с киностудией Бавария-фильм на работу переводчицей в съёмочной группе на российском старинном паруснике «Херсонес». За время плавания по морям и океанам от Бремена до Лиссабона и обратно они должны были снять художественный фильм о любви. Фильм показался мне слабым, но впечатлений у Регины осталось много. И она мне рассказала о необыкновенной звездной ночи, которую провела в одиночестве на палубе шхуны. Ей, уже взрослой, тоже казалось, что она дотянулась до звёзд.
Свободное копирование
