Однако я непростительно виноват перед Кавказом: Вандал, до сих пор я не видал еще ни одного Горца, между тем как уже несколько часов нахожусь в Низовом укреплении, и Горцы от меня не дальше, как на пушечный выстрел. Стараясь вознаградить потерянное время возможно скорейшим способом, я вытащил из чемодана зрительную трубу и уселся с ней на крыльце комендантского дома: отсюда намеревался я спокойно и удобно наблюдать за всем, что делается в Тарху, и особенно за Горцами. Какое благополучие! Сидеть почти у себя дома, и в то же время видеть перед носом Кавказ, настоящий Кавказ, а не то самоделье, которым угощают вас в панорамах, наблюдать Горцев, чистых, отчаянных Горцев, наблюдать невидимкой самому, а не слушать рассказы какого-нибудь офицера, проезжающего с Кавказа в домовой отпуск! Теперь-то я понял и оценил всю важность титула "путешественник по Востоку".
Навожу трубу на какую-то площадку: вот они, эти Горцы-хищники, сидят целой стаей на кровле сакли, поджавши ноги. О Господи! Неужели это Горцы? Или труба у меня волшебная, с быстрыми превращениями? Обращаюсь с моим недоумением к переводчику Низового укрепления, здешнему уроженцу мусульманину, точно ли я вижу Горцев?
"Кому же здесь быть больше"? отвечал мне переводчик.
Пощадите! Да какие это Горцы? Это самозванцы, Татары, переодетые Горцами; правда, на них я вижу знаменитые черкески из желтого сукна, украшенные на груди патронами, вижу на головах чудовищные мохнатые шапки в виде грибов, правда у всех за поясом блестят кинжалы, но взглянув на лицо, я сейчас узнаю Татарина!
"Неужели все Горцы такие" ?
Переводчик, вероятно понявший мои опасения, отвечал: "Нет! Есть гораздо страшнее". -- Слава Богу! Я успокоился за честь Кавказа.
Но вот из-за бугра блеснуло на солнце светлое дуло винтовки, и явился огромный папах: Горец, в полном вооружении и щегольском костюме, бешено несется с горы на тощей лошаденке; шашка прыгает с боку и задевает иногда за камни, а всадник все мчится вниз. К неописанной моей радости он держит путь к Низовому укреплению: конь стелется под диким сыном гор, пыль и камни летят в воздухе, а всадник с гиканьем припал к седлу и исчез в быстрых оборотах то на правую сторону лошади, то на левую, то под лошадь! Я еще полон был восторга, а всадник уже въехал в Низовое укрепление и повернул в одну из соседних улиц. Подстрекаемый очень извинительным любопытством, я бросил и трубу, и Тарху, и отправился вслед за лихим наездником, чтоб поближе взглянуть на неиспорченную черкесскую кровь.
Не правда ли, вы ожидаете от меня громких фраз, неистового изумления, вы уже приготовлены к сцене первой встречи с Черкесом? ... И точно: удивление мое чуть не превратилось в столбняк, только совсем от другой причины. Отчаянный наездник, безукоризненный Горец заговорил самым чистым великороссийским наречием: это был русский офицер, по каким-то делам приехавший из соседнего отряда. Кто же знал, что русские офицеры умеют маскироваться Горцами и притом так искусно, что "путешественник по Востоку" может принять их за чистых Черкесов? Разумеется, офицер старался передо мной, как перед новичком, показать всю роскошь своего горского костюма, все удобства черкесского облачения, но я, профан, никак не мог взять на первый раз в толк, отчего чевяки, башмаки без толстой подошвы и каблуков, лучше наших сапогов, почему шашка рубит сильнее, чем сабля, отчего седло с деревянными уключинами спереди и сзади удобнее чисто кожаного, какое преимущество имеют широкие неуклюжие стремена Горцев перед нашими, и многое другое, чем офицер так гордился. Мне казался странным русский человек в черкесском наряде, и я пятился от него, будто от иноземца, между тем как офицеры Низового укрепления с восторгом созерцали его драгоценный кинжал и его бесценную шашку.
Огорченный неудачею на первой ловитве неподдельных Горцев, я решился дни два не только не ездить в Тарху, но и не смотреть на вероломные горы. Действительно, два или три дня я провел в кабинетных лингвистических занятиях с переводчиком Низового укрепления: я изучал тюркский диалект здешних мест. По всем возможным исследованиям и справкам казалось, что здешнее наречие одно из самых грубых и северных тюркских наречий, что здесь грамматика в большом презрении, что здесь даже попирают логику тюркского языка. Вот с какими Горцами столкнулся я на первый раз! Это чистые тираны, варвары, но только с своим собственным языком. Бедный тюркский язык! Плохое тебе житье в Тарху!
Свободное копирование
