Дневник "красного" профессора - 11

9 февраля.

Ночь была страшно мучительная. Как во дни бури. Когда я раскрыл глаза и увидел вокруг себя тьму и одиночество, мне вдруг захотелось бежать, бежать без оглядки, чтобы вырваться из моей тюрьмы. Грудь болела, как будто пронизанная штыком, но потом ко мне вернулась трезвая мысль: «Ничто не поможет, твоя боль неизлечима». В это время мышь выпрыгнула из моего шкафчика, давая мне этим знак о своем существовании. Стало тогда на душе так безнадежно, что рука стала искать чего-то, чтобы покончить с собой. В моих ушах раздался выстрел, и я увидел себя с размозженным черепом, но живым. А врач произнес: «Останется жив, только калекой». Я бросил мысль о самоубийстве и стал думать о революции.

Интересная идея попала мне в голову. Революция — движение стихийное, на которое человек сознательно может влиять, но вызвать ее он не может. Во время революции люди действуют скопом, под влиянием стадного чувства. Стадное чувство развито, однако, главным образом среди людей малообразованных и детей. Развитые люди меньше подвержены влиянию этого чувства. Ясно это видно было во время гибели «Титаника». Англичане и американцы не поддались обычной в минуты опасности массовой панике. Они не потеряли самообладания и сознательно жертвовали собой и дали в первую очередь спасать женщин и детей. Совсем не то было с остальной неразвитой публикой, бывшей на том пароходе. Она, как это всегда бывает в таких случаях, озверела. Топтала детей, бросала в воду женщин и с боем захватывала места в спасательных шлюпках. Недаром один американский мыслитель писал после катастрофы с «Титаником»: она делает англосаксонской расе больше чести, чем выигранная война. Образованные народы, привыкшие критически мыслить и сознавать ответственность за каждый свой поступок, стадному чувству не так подвержены. Скопом они почти никогда не действуют. И революция для них поэтому, как и еще по многим причинам, теперь почти немыслима. То, что было возможно в России, в Западной Европе, особенно в Англии, и Америке невозможно. И этим объясняется отсутствие революции на Западе, несмотря на страшную войну и на значительные страдания масс. Вообще всякое действие скопом, всякое стихийное, никем не организованное движение свойственно исключительно народам, очень низко стоящим на ступени развития. Культурный человек — в корне индивидуалист, стадное чувство у него притуплено, заглушено самодисциплиной и самокритикой. При этих мыслях я и заснул...Вчера был у Бухарина. Наконец его застал. Он еще ничего не делал для меня. И опять, как всегда, оправдывается мой афоризм: «Всякий предъявляет тебе требования и претендует на твою личность, но никто не думает о тебе, когда ты нуждаешься». Сегодня он, быть может, уедет, и я останусь так. Хороши они все, эти протекции. Только ворам и хорошеньким барышням они оказываются охотно из личных выгод [...]

Был вчера у Вольпе. Она болела тифом. Писем для меня у нее нет. Таким образом, я уже шесть месяцев ничего не получал из дома. А живы ли они? Что у них? Сердце так болит за них. Но что делать? Приходится мириться. Хочу им помочь, но не могу. Был вчера у гг. Миньковских. Сидел у них больше часа. Он — дядя покойного величайшего мирового математика — предшественника Эйнштейна. Она — старая народоволка: Ее первый муж был повешен царским правительством в Сибири. Она — хорошая подруга «бабушки», Чернова, Минора, Гоца. Она хорошо знакома и с сестрой Ленина. Вместе ходили в предварилку, когда в ней сидел Ленин. Беседа была очень интересная. Он рассказывал о своем племяннике, как он учился, как жил и работал, какие у него были взгляды. И она рассказывала о своем революционном прошлом. Большевиков они ненавидят. И она сознательно отказывается от всяких привилегий, которыми она могла бы пользоваться как бывшая народоволка, не желая воспользоваться милостью коммунистов. О Ленине они хорошего мнения. Во всем она и он винят русский народ. Мы его не знали, говорит она, а то разве были бы народниками. Книжки рисуют народ не таким, каким он является в действительной жизни. Она заверяет, что на тысячу власть имущих коммунистов максимум один процент честных. Среди русских, сказала она мне, вообще нет нравственно стойких людей, у других народов не то. Иностранцы — члены делегаций и т. д, приехавшие к нам, оказывается, приезжали главным образом за покупкой драгоценностей. И все они удивлялись подкупничеству и взяточничеству большевиков. Ей это рассказывали, как сами иностранцы, так и люди, с ними имевшие дело. Хотя это значительно преувеличено, но доля правды, и большая доля, есть в ее словах.

Вообще нужно сказать, что, несмотря на все переброски, произошла полная дифференциация коммунистов. В хозяйственных органах, в военно-снабженческих и в дипломатических работают воры. Я уверен, что процент воров среди коммунистов ВСНХ, Центросоюза, Наркомвнешторга куда выше 99%. Там крадут все: от народного комиссара до курьера. Честные коммунисты сидят в культурно- просветительных и партийных органах. И наш ЦК, столь умный и столь дальновидный, как это подтверждает Рязанов, ничего не может поделать. Ибо то, что видно всем, он не хочет или не может видеть. Живут Миньковские крайне бедно. Прямо жаль. Это возможно только в одной России. Когда же она мне стала рассказывать о мартирологе русских и еврейских интеллигентских семей в Москве, у меня волосы чуть ли не дыбом стали. Вымирали целыми семьями, оставляя детей на произвол судьбы. Вымирали целые рода, выдвигавшие из своей среды много славных имен на разных поприщах человеческого духа. Кстати, интересно отметить: старый Миньковский, убежденнейший атеист, пятьдесят лет не бывший в синагоге, теперь считает религию необходимой для народа.