Михайлов шестидесятым годам был известен как автор статьи о женщинах и как первая жертва.
Вот история статьи о женщинах.
В 1859 году мы были с Михайловым в Париже и остановились в Rue de la Michaudière в Hôtel Molière, что рядом с Итальянским бульваром, недалеко от Пале-Рояля, театров и вообще в очень удобном месте. Hôtel Molière держала m-me Maxime и Fauvetie, редактор маленького "Revue philosophique". У них был свой кружок рассыпавшихся остатков сен-симонизма; главенствовал недавно умерший последователь Анфантена — Моссоль, главными лицами кружка были: Женни д'Эрикур и Женни Ламбер.
Женский вопрос стоял, конечно, на первом плане, тем более что Прудон в "De la justice" только что высказал свою знаменитую формулу, что мужчина относится к женщине, как 3:2. Маленький Hôtel Molière пришел в негодование. M-me д'Эрикур и Женни Ламбер написали против Прудона целый ряд весьма резких возражений. Прудон, конечно, отнесся с иронией к своим противникам и к, так сказать, философскому "Revue" Фовти и посмертное свое сочинение "La Pornocratie" посвятил специально женскому вопросу и своим противникам, советуя им перечитать "Ученых женщин" Мольера и понять лучше эту философию. Под этим-то влиянием Михайлов и задумал написать для России статью о женщинах, и, конечно, против Прудона. Статья была напечатана в "Современнике". Чернышевский не придавал ей особенного значения, потому что "женский вопрос" не считал первым и думал другую думу; но читатели, особенно женщины, отнеслись к проповеди о равенстве и свободе иначе, и статья читалась нарасхват. Не смею утверждать, что именно статья Михайлова создала в России "женский вопрос", но верно то, что она его очень двинула вперед.
Но на стороне Чернышевского было больше политической правды, ореол над Михайловым создала не его статья о женщинах, а политическое мученичество. Михайлов, сосланный на каторгу, стал святым даже для тех, кто не прочел ни одной его строчки. Да и какие тут строчки! В воздухе чувствовалось политическое электричество, все были возбуждены, никто не чувствовал даже земли под собою, все чего-то хотели, куда-то готовились идти, ждали чего-то, точно не сегодня, а завтра явится неведомый мессия. Явись такой вождь, наэлектризованная молодежь повторила бы с ним крестовый поход. И вдруг среди этого всеобщего возбуждения неожиданный удар грома и внезапно вырванная жертва. Каждый точно чувствовал в Михайлове частичку себя, и процесс его стал личным делом всякого. Карточки его раскупались нарасхват, у сената толпились массы, чтобы встретить и проводить его и, если можно, так взглянуть на него. Некоторым удавалось забраться в ворота и на черную лестницу, где проводили Михайлова в заседание сената, и счастливцы были так довольны, что видели, как он шел, сопровождаемый двумя жандармами. Михайлов тоже как будто вырос, его радовало общее внимание, и, довольный, он приветливо кланялся знакомым. Было что-то праздничное во всем этом.
Когда князь Васильчиков предложил императору Александру I список офицеров своего полка, замешанных в тайное общество, Александр ему ответил: "Князь, вы лучше, чем кто-либо, знаете, что я причиной этого, что я дал повод. Возьмите ваш список, я не хочу его знать". Александр II никогда не смотрел так. Он, конечно, и не подозревал, что общее революционное направление, так долго подавляемое Николаем, создало все его реформы и что он освободил крестьян чисто революционным способом. Но этого мало: Александр II сам разжигал революционное чувство, возбуждая преувеличенные ожидания. Освобождение совершилось в такой тайне, и общее внимание было так напряжено, что каждый ждал гораздо большего, чем получил. Неудовлетворение вызвало недовольство, а недовольство создало революционное брожение. Вот источник эпохи прокламаций. Кому принадлежит первая прокламация — неизвестно; но прокламации, точно по уговору, явились все в одно время. Все они принадлежали очень небольшому кружку людей, действовавших отдельно и в глубокой тайне. Паника и надежды были гораздо сильнее, чем бы им следовало быть. И правительство преувеличивало опасность, и молодежь ошибалась насчет силы, за которой она готова была идти.
Я буду говорить только о трех прокламациях, о которых знаю достоверно: "К молодому поколению", "К крестьянам", "К солдатам".
Свободное копирование
