Репортаж 18.
ТИФ
Прошло три месяца
Время - 5 июля 1941 г.
Возраст - 14 лет.
Место - полустанок в Зауралье.
(41 года)
Злоба, грустная злоба
Кипит в груди...
Чёрная злоба, святая злоба
(Блок)
Я по радио слыхала:
"Мы врагу даём отпор!"
Куму это рассказала --
Он хохочет до сих пор!
Фольклор
Жара. Душно. Скверно и душе и телу. Как кильке в банке. Потная одежда прилипла, как лейкопластырь. Ни вздохнуть, ни охнуть, будто бы расплющило меня под многотонной, вонючей задницей! Густо и гнусно воняет поросячьим и человечьим дерьмом. Запах уплотняет воздух так, что не только дышать им, а смотреть сквозь него трудно и тошно: опять тошнит... бр-р!! -- до блевотины! Тошнит всего, везде... и в глазах - туман тошнотный. А в голове - битое стекло, и подумать о чём-нибудь больно: чуть мозгой пошерудишь - колется. А шевельнёшь головой - в глазах темнеет!
Почему мне так плохо? Разъезд, как разъезд. Лесок неподалёку. За ним, небось, речка или озеро... выпил бы сейчас всё озеро! Во рту -- слизь рвотная, от которой хочется блевать ещё... Сплюнуть - мечта неосуществимая - слюны нет! А как пить хочется!! Пи-ить!!! Единственный на полустанке колодец пассажиры с грязью выскребли, пока я делом занят был неотложным, -- блевал... а опоздавшему поросёнку достаётся что? - вот-вот! -- жопа вместо сиськи! Или съел не то, или выпил заразу? Очень вероятно: второй день наш поезд без воды идёт. На станциях вода -- только эшелонам. Пассажирские поезда никого не колышат, потому как - война. ВОЙНА!!! Та самая, о которой я с детства мечтал, о которой Бога молил...
Но и тут мне дико не везёт: облапошили меня "Заявлением ТАСС от 14 июня", как образцово показательного лоха и оказался я "во глубине сибирских руд" не раньше и не позже, а именно тогда, когда надо было быть мне возле западной границы. Ведь копчиком чувствовал: вот-вот рванёт на западе! Да и все это чувствовали -- бабы сухари по всей Сибири сушили! А на ТАССовский понт во всём мире одного меня прикупили! Правильно говорят: "дураку грамота вредна"! Не читал бы газет - был в Белоруссии! Ну, никак не мог я подумать, что и недели не пройдёт после таких трогательных объяснений в любви и дружбе с фашистской Германией и уже - война! И даже тогда, когда видел я в начале июня сотни воинских эшелонов, спешащих на запад, где вызревал гигантский нарыв войны, даже тогда, когда каждому, у кого на плечах соображалка, а не тупой набалдашник, было ясно, что вот-вот этот нарыв прорвёт... и тогда я, долдон, отправился в Иркутск. А в результате: война - там, а я - тут, у сарайчика с поросёнком... на затрюханном разъезде без названия... а до фронта - как до луны!
И видочек мой гармонирует с географическим положением: вывеска три дня не мыта, пропотевший пиджак прилип к голому телу, -- рубашку я вчера выбросил на ходу из поезда, вместе со вшами: раз, неблагодарные, так кусают, -- пусть пешком по Сибири канают! В таком наряде, как я, не воровать, а милостыню собирать, потому как такого вонючего никто близко не подпустит! Впрочем, ароматы других пассажиров разнообразием не отличаются. Даже бабы не умываются. Вторую неделю тащится поезд со скоростью мандавошки, отстаиваясь на тихих разъездах, где раньше и местные поезда не стояли. Все пассажирские поезда плетутся без расписаний, пропуская эшелоны попутные и встречные. А их столько, будто бы вся Россия под песенку: "эх, яблочко..." -- на колёсах катится! Куда?...
Второй час торчит поезд на безымянном полустанке. Вагоны, как вошебойки раскалило июльское солнышко. И поползли оттуда, как вши на прожарке, обалдевшие от духоты пассажиры, расползаясь по полустанку в поисках тени, воды, прохлады. Только самые цепкие, как гниды, прилипли мокрыми от пота задницами, к своим местам в душных вагонах, пропахших загаженными уборными, в которые и войти невозможно. Обильно потея, нервно пересчитывают оставшиеся на стрёме свои и доверенные им монатки: убогие фанерные углы, заплатанные сидора, затрёпанные скрипухи и мазёлы, - весь тот громоздкий, тяжелый скарб, без которого немыслим пассажир российский.
Свободное копирование
