На следующий день было два концерта. Первый — в длинном сарае, где «сцена» была отделена от «зрительного зала» двумя длинными, узкими плакатами, подвешенными вместо кулис. Когда мы пришли, «зал» был почти пустым, только несколько солдат. «А где же переодеваться?» — спросила меня Лидия Михайловна. «А прямо здесь!» «Боже мой, Боже мой!» — запричитала она и, подняв юбку, стала снимать теплые рейтузы.
Кореневу объявили первой. Когда она выходила, зал всегда вставал, Читала Лидия Михайловна Симонова — «Жди меня», еще что-то, но само ее появление, весь ее вид поражали военных. Так же стоя они провожали ее долгими аплодисментами. И весь наш концерт принимали очень хорошо, а Зуеву и Дорохина долго не отпускали и хохотали до слез.
Один раз нам пришлось играть на полковой кухонной плите, в которую были вделаны два больших котла с крышками, еще теплыми — они служили нам мебелью.
Как-то нас, женщин, поместили в избу, где на печи за занавеской, совсем как в картине «Изба» из «Курантов», виднелось несколько черных пяток — маленьких и побольше, а на руках у молодой опрятной хозяйки сидел прелестный, розовый, голубоглазый, в пшеничных завитках малыш. Мы им залюбовались, а я попросила подержать его. Он сразу пошел ко мне, гукая и повизгивая. От сахара отказался, но тянулся за картошкой — вкуса сахара он не знал. Вечером после концерта, как всегда, был ужин, и мы собрали всякой еды для хозяйки и ее детей.
В этой деревне мы ночевали две ночи. Когда пришли в избу, стали кормить детишек, и малыш опять сидел у меня на руках. Ночью мы лежали одетыми на лавках, вдоль окон, прикрываясь своими тулупчиками. Мне не спалось. Я увидела, как с печи сполз дед и стал пить из ковша. Вода была в большом чугуне. К нему тихонько подошла Лидия Михайловна и стала жестами просить его слить ей. Дед закивал, а она, повязавшись полотенцем, как поясом, оказалась обнаженной (надо сказать, что Лидия Михайловна отличалась идеальной фигурой, и даже сейчас — пожилая, она была хороша). Наша «надменная», как ее иногда называли, молча указывающая, куда лить, и этот дед, осторожно ливший из ковша над лоханью, — эта картина и сейчас у меня перед глазами.
Кончилось тайное мытье, Лидия Михайловна оделась и что-то стала шептать деду на ухо. Он закивал и опять полез на печь. А с ее лавки раздалось обычное: «Боже мой, Боже мой…»
Эта поездка была трудной, разъезды большие, часто по поперечному бревенчатому настилу — военные называли его «ксилофон».
Однажды ехали мы, казалось, голой степью, покрытой кое-где каким-то грязным снегом, и только мелькали столбики с названиями сожженных деревень, да местами виднелись черные печные трубы. И вдруг видим: зашевелилась какая-то кочка или холмик и из-под него появилась фигура. Мы остановились и пошли к этой фигуре — что-то черное, в отрепьях, возраст не определить, а на руках худенький мальчонка лет трех, тоже оборванный, и правой ручки нет по локоток.
Пока мужчины бегали к машине за всем, что можно было отдать из вещей и еды, женщина рассказывала: ей 23 года, муж воюет, всю деревню сожгли немцы, многих угнали, а кого и убили. Она с сынишкой спряталась, а потом, когда опять немцы проходили, один из них ел, а ребенок-то голодный, не понимает, что это не человек, ручку протянул, а тот и отсек…
Страшный этот рассказ и две фигурки — не забыть. Ехать с нами она отказалась: «Может, кто наши живые остались, вернутся, надо тут быть — тут наш дом». Долго мы ехали молча.
К концу поездки мы все очень устали, и только сознание, что мы нужны, поддерживало нас. Но когда вернулись домой, отдохнуть нам не удалось: спектакли, шефские концерты.
В шефской работе мне доставалось. Я бывала партнершей и Добронравова, и Белокурова. Один раз давали концерт даже в Большом театре — вот было страшно! А сцены из «Кремлевских курантов» мы с Ливановым играли, начиная со школ, родильных домов и домоуправлений и кончая правительственными концертами.
Бывали и выездные концерты (например, в Вологде). Дважды нас возил популярный тогда антрепренер. Увозили в субботу вечером — на воскресенье и понедельник. Эти концерты проходили как творческие вечера Тарасовой и Хмелева (Массальский и я — партнеры). В репертуаре: «Анна Каренина», сцена из «Царя Федора», из «Кремлевских курантов» и из «Врагов», а когда бывал и Кудрявцев, играли еще и сцену «У фонтана». Программа состояла из двух отделений, чистого времени — два часа. Давали два концерта в воскресенье и один в понедельник. Для военного времени, да и для мирного тоже, условия были «царские»: международный вагон и отдельная квартира. В воскресенье, после вечернего концерта, прием у первого секретаря райкома или горкома. Перед отъездом каждому, кроме крупной денежной суммы, — посылка (вологодское масло, клюква и что-то еще).
Свободное копирование
