И вот я с трепетом читаю рецензию Н. Л. Степанова, читаю и вижу, что ошибся: написал ее тот самый молодой издатель Хлебникова. Никуда он не подевался — он всегда был тут, да, видно, прятался.
При нормальном развитии событий я мог считать свое дело выигранным. Оптимист ликовал. Скептик с печальным состраданием поглядывал на своего близнеца.
Скептик: Рецензия прекрасная, лучшей и желать нельзя. Но ты уже видел: противник играет без правил. Чем рецензия лучше, тем коварнее и сокрушительнее будет неожиданный удар, который нам нанесут. Неужели ты думаешь, что они уступят? Готовься к худшему.
Оптимист: Нет, мы выиграли. Подумай только, каково соотношение сил! Давай рассмотрим положение беспристрастно, подведем предварительный итог наших за и против.
За
1. Издательский заказ.
2. Рецензия Ю. Андреева.
3. Обсуждение в Союзе писателей в Ленинграде и мнения крупнейших литературоведов.
4. Обсуждение в Академии наук в Москве и мнения видных лингвистов.
5. Поддержка юридических органов Союза писателей.
6. Рецензия Н. Степанова.
Против
1. Фальшивое «редакционное заключение».
2. Злая воля издательских руководителей.
Сам видишь: наши за во много раз сильнее! На нашей стороне закон, справедливость, общественное мнение. На нашей стороне ученые литературоведы и лингвисты, две научные столицы — Москва и Ленинград. А против? Сфабрикованное из поддельных доводов «заключение», опровергнуть его ничего не стоит. Что еще?
Скептик: Что еще? Ты забыл, что еще — на стороне Лесючевского и Кондрашева? А что было на стороне Лесючевского, когда по его доносам арестовали Бориса Корнилова и Николая Заболоцкого? Литературная или научная аргументация? На его стороне была тайная полиция, плевавшая на все обсуждения и дискуссии, на общественное мнение и законы.
Оптимист: Так ведь то было в конце тридцатых. Время совсем другое! В ту пору никакие юридические отделы не стали бы вмешиваться, секретариат Союза писателей и не подумал бы заступиться. Теперь за нас — юристы, за нас — союз, за нас будет даже суд, если до того дойдет.
Скептик: Ну и что ты скажешь на суде? Лесючевский с Кондрашевым сами не придут, они пришлют своего юриста, юрист будет настаивать на том, что по закону — все в порядке, все на месте. Вы требовали редакционного заключения? Вот оно. С чем тут можно спорить? Мы пишем, что «автор проходит мимо крупных явлений русской советской поэзии». Да, проходит, и всё тут!
Оптимист: А я скажу судьям, что это бесстыдная ложь! Пусть назначат экспертов, пусть прочтут рукопись. Мимо крупных явлений? Можно ли так бессовестно лгать? Я требую экспертизы!
Скептик: Суд согласится назначить экспертов по рукописи «Материя стиха». Кого он выделит? По рекомендации Союза писателей — А. Л. Дымшица и Зою Кедрину. Вот уж они тебе покажут!
Оптимист: Этих экспертов я отведу. С Дымшицем у меня обостренные личные отношения, Зое Кедриной я не доверяю с тех пор, как она выступила общественным обвинителем по делу Синявского и Даниэля.
Скептик: Ладно, найдут других, таких же. Они, эти другие, все равно повторят, что ты проходишь мимо... У тебя есть «Про это» и «Война и мир» Маяковского. Но ведь нет у тебя «Хорошо!» и «Владимир Ильич Ленин»? Значит — проходишь мимо. К тому же — Брюсов, Блок, Хлебников... А где у тебя Василий Федоров, Сергей Васильев, Сергей Смирнов, Владимир Фирсов? Брось, не отобьешься. К тому же ты «отдаешь предпочтение страдальческим стихам Цветаевой и Мандельштама».
Оптимист: Я не понимаю, что это значит. Но как бы там ни было, это тоже ложь.
Скептик: Зачем спорить против очевидности? Лесючевскому известно, что стихи у Цветаевой и Мандельштама — страдальческие. Они не могут быть другими: Цветаеву довели до петли, Мандельштама сгноили в лагере. Так что ж они, жизнерадостные стихи, что ли, станут писать? Не выкручивайся. Да ведь, кроме того, напомню, «в своем анализе вы исходите из субъективного личного восприятия поэтических ценностей...» и дальше: «Предвзятый и односторонний подход в выборе художественного материала лишает вашу монографию главного — той научной убедительности, которая определяет ценность любого литературоведческого труда». Что скажешь, братец?
Оптимист: Я взываю снова к честности экспертов! Ведь я разбираю стихи не только современных поэтов, но и классиков. У меня в книге появляются Херасков, Державин, Рылеев, Баратынский, Лермонтов, Некрасов, Бальмонт, Белый... Где же тут предвзятость и односторонность? Поэты, которыми я занимаюсь, совершенно разные — тут и классики, и романтики, и реалисты, и символисты, тут и славянофилы, и западники, тут и архаисты, и новаторы, тут и революционеры, и консерваторы. Разве такая односторонность бывает? Нет, друг скептик, опровергнуть и это обвинение — раз плюнуть. А ведь оно, кажется, последнее?
Скептик: Боюсь я за нас с тобой и за нашу рукопись — ты размахиваешь копьем, как Дон-Кихот. Не кончилось бы это совсем худо! В успех справедливости я не верю; твоих доводов никто не услышит, как бы красноречиво ты их ни излагал. Судья слушает только то, что хочет, и глух к тому, что мешает ему исполнять волю начальства. Ты читал рассказ Анатоля Франса «Кренкебиль»? Там гравер Жан Лермит объясняет, почему председатель суда Буриш, разбирая спор между зеленщиком и полицейским, обязательно и всегда вынесет решение в пользу полицейского. Да, он, конечно, знает, что прав старый зеленщик, но... Вот послушай мудрого Жана Лермита: «Когда дает показания человек, вооруженный саблей, надо прислушиваться к сабле, а не к человеку. Человек — существо презренное и может быть неправ. Иное дело сабля — она всегда права».
Далее гравер говорит как бы от имени судьи Буриша:
«Обезоруживать сильных и предоставлять оружие слабым значило бы изменять социальный порядок, который я обязан охранять: закон — это санкция установившегося беззакония. Кто и когда видел, чтобы правосудие противостояло завоевателям и узурпаторам? Утвердится какая-либо незаконная власть — и служителям закона только и остается, что признать ее законной. Главное — это форма, а преступление и невинность разделены между собой только толщиной листа гербовой бумаги».
В моем деле этот лист гербовой бумага был налицо. Сабля была не у меня, и я был изначально — виновен.
Свободное копирование
