Дневник. 1812-1814 - 39

9-го в ночь приехал я в Тулу и ночевал, оттуда многие уезжают, чем народ недоволен. Ополчение только что начинает выступать.

 10-го поутру оставил я письмо к Александре А. Пушкину, чтоб в проезд с Кавказу заехал ко мне в Ясную Поляну, а я поехал один в дрожках к дяде. Заехал на дороге в кабак узнать, тут ли дядя, нашел пьяного ундер-офицера, которой доказал мне грубостию, сколь народ готов уже к волнению, полагая, что все уходят от неприятеля. Приехав в деревню, узнал я, что дядя и с дочерью поехали тому два дни в Тамбовскую деревню княгини Голицыной[1], начавшиеся беспорядки и волнение в народе его понудили. Вскоре повоски мои приехали, и я остался чуть отдохнуть и подождать решения о себе -- примут ли в службу или поеду к жене. Время было сухое, и дни стояли хорошие. По дороге в Орел множество проезжало, больные из Серпухова туда перевезены.

Я желал знать обстоятельства, проехал 13-го в Тулу, был у губернатора Ник. Ив. Богданова[2], у нево же написал письмо к Маркову в армию и приложил письма к жене, прося ево переслать в Ярославль. В Туле узнал, что наша армия стоит на Калужской дороге, в Красном, что неприятель вывел из Москвы почти все войски противу армии и что готовится дать баталию, что наши разъезды кавалериские на Смоленской дороге перехватили курьеров из Парижа и в Париж. Однако в Туле мало знают настоящего об армии. Обедал я у князя Щербатова[3], что командует милицыею, им и Резанскому ополчению велено содержать кордоны по Оке, от Серпухова вправо. Тут виделся я с Похвосневым[4]. Приводили ко мне аптекарского ученика гезеля, которой ушол недавно из Москвы от французов. Рассказывает ужасы о их грабежах, зажигают же более свои, даже поутру 2-го числа, когда отворили тюрьмы, наш народ, взяв Верещагина[5], привезали за ноги и так головою по мостовой влачили до Тверской и противу дому главнокомандующего убили тирански. Потом и пошло пьянство и грабежи. Наполеон в три дома въезжал, но всегда зажигали. Тогда он рассердился и не велел тушить. Потом он жил в Кремле с гвардиею ево. Армия, взойдя, разсеялась по городу, и никто не мог появиться на улице, чтобы не ограбили до рубашки, и заставляли наших ломать строения и вытаскивать вещи и переносить к ним в лагерь за город. Множество побито и по улицам лежат, но и их убивал народ -- раненых и больных, иных, говорят, выслали, а многие сгорели. Пожары везде, даже каменные стены разгарались ужастно. Сей гезель сказывал, что нигде укрыться не мог и едва ушол лесом на Царицыно и в Тулу. Судя по сему, мой дом сгорел и разграблен, а о Гавриле не знаю, жив ли он. Гнев божий на всех нас, за грехи наши. Церкви, сказывал, все ограблены, образа вынуты, и ими котлы накрывают злодеи.