Прошло уже более пятидесяти лет, а я не могу забыть те ощущения великой тоски, которые я испытала одним июньским вечером 1957 года. Я вместе с другими студентами третьего курса технологического факультета Московского института цветных металлов и золота имени Калинина уезжала в Кольчугино на двухмесячную рабочую практику. Я вообще очень домашний человек, уехать из дома одной даже на неделю для меня проблема, а тут я впервые в жизни уезжала с Большого Каретного переулка на два месяца, да еще без родных! И хотя мне к тому времени уже исполнилось двадцать лет, и мне стыдно писать об этом, но и сегодня, после того как в 1995 году я навсегда уехала из России, я и сегодня испытывала бы такую же смертную тоску, если бы пришлось уехать одной куда-то на длительный срок. Я не могу быть одной, я должна жить в семье, заботиться о близких людях, чувствовать на себе их заботу. Я боюсь думать о том, что ждет меня уже в недалеком будущем. Вернусь-ка лучше к воспоминаниям...
Поздним вечером около сотни студентов с двумя преподавателями института сели в поезд на Ярославском вокзале Москвы и отправились в город Кольчугино Владимирской области. Думаю, теперь туда можно добраться электричкой, а тогда в 1957 году мы ехали пассажирским поездом дальнего следования, занимая пару общих вагонов. Ехали что-то около пяти часов. Всем, кроме меня, было весело. Столичная молодежь почувствовала свободу, пели песни, рассказывали что-то смешное, играли в карты и домино. Я тоже старалась петь, шутить и смеяться, но на душе у меня кошки скребли. Я ко всему прочему еще ужасная трусиха, всего боюсь и сегодня, боялась и тогда. Боялась, что на заводе предстоит тяжелая физическая работа, а я девушка слабая. Боялась тяжести своего багажа, боялась общежития и наконец, боялась потерять документы. О некоторых страхах стоит сказать особо.
Поскольку я уезжала из Москвы на два месяца, мне пришлось взять с собой не только кое-какие носильные вещи, но, главное, продукты, и в большом количестве. На предотъездном собрании нас предупредили о том, что в Кольчугино продуктов в продаже практически нет. Мы тащили с собой банки мясной тушенки, сгущенного молока, пакеты с крупой и сахаром. Таким образом, у каждого багаж был увесистым.
Что касается документов, то перед моим отъездом собрался семейный совет, на котором присутствовали бабушка, мама, тетя Ася и я. «Лена никуда одна никогда не ездила, – сказала мама, – я чувствую, у нее украдут сумку с паспортом и деньгами, я это чувствую!»
«Вейзмир!» – как всегда в таких случаях воскликнула бабушка.
«Не беспокойтесь, я знаю как мы поступим, – с воодушевлением изрекла тетя. – Можете быть уверены, паспорт она не потеряет! А денег она возьмет немного, что там покупать, если там ничего не продают?» Все благодарно поглядели на тетю Асю. Она все знала, все умела. У нас она была главой семьи. Тетя Ася взяла мои трусики, те, что я собиралась одеть в дорогу, пришила к ним большой карман, положила в него мой паспорт и зашила карман суровыми нитками. «Одевай!» – торжественно провозгласила тетя и протянула мне трусы. Я обомлела, но подчинилась. У тети Аси был большой опыт по части командировок. Она знала, что делает.
Между тем поезд шел себе и шел, проходила ночь. Никто из нас и не думал спать. Часов в шесть утра мы прибыли в Кольчугино. Город встретил нас ненастьем. Моросил дождь. К вокзалу подали несколько грузовиков. На один погрузили весь наш скарб и отправили в гостницу и рабочее общежитие, где нам предстояло жить. А в другие мы набились в кузова, как сельди в бочке, и отправились в городскую баню. Сесть в грузовиках было негде, и мы стояли, вплотную прижавшись друг к другу под дождем в течение двадцати минут, поддерживая друг друга на замечательных русских дорогах, и так дотряслись до бани. Практика начиналась совсем невесело, как я впрочем и полагала. Мы с подружками обсудили ситуацию и пришли к выводу, что если мы сейчас примем душ и с мокрыми головами под дождем отправимся в общежитие, то наверняка простудимся. Поэтому приехав в баню, мы собрали по рублю, отдали эти деньги банщице, и она выдала нам справки о том, что мы прошли требуемые банные процедуры. Затем мы вновь влезли в кузов грузовика и поехали в общежитие, если так можно выразиться об этом заведении.
Руководителем нашей металловедческой группы из девяти девушек и восьми юношей оказался доцент Осокин. Он не придумал ничего лучше, чем устроить вместе с собой в городской гостинице со всеми удобствами всех юношей, а девушек поместил в рабочее общежитие на окраине города. Он объяснял свое решение тем, что не надеется на молодых людей и хочет держать их под присмотром. Как оказалось позднее, за самим доцентом нужен был глаз да глаз. Он постоянно находился навеселе.
Итак нас, девушек, привезли в общежитие, и мы предстали перед его комендантом. Нас тут же попросили приготовить паспорта. Восемь из нас спокойно открыли сумочки и достали документы. Я же, помянув добрым словом дорогую тетю Асю, помчалась в туалет. Мои ножницы были в багаже, багаж неизвестно где, и я руками и зубами, больше зубами пыталась вскрыть несчастный карман на своих трусиках. Тетя Ася все всегда делала на совесть. За всю свою двухмесячную практику мне не приходилось затрачивать столько физических усилий, как в этот первый день! Я таки добилась нужного результата. Паспорт достала, но, Боже мой, мой новенький паспорт приобрел какую-то странную форму. Я отдышалась, надела трусики и бросилась к коменданту. Я показала свой паспорт последней и, как все, положила его в свою сумку.
На всех девятерых нам предоставили одну большую светлую комнату на втором этаже. К этому времени привезли наши пожитки, и мы стали устраиваться. Я расположилась на первой от двери кровати в уголке подальше от окон. Я всегда боюсь простудиться.
После бессонной ночи все улеглись на кровати и мгновенно уснули. А мне спать не хотелось. Я достала книжку, я конечно взяла с собой несколько книг, легла и стала читать. Через некоторое время я ощутила какой-то толчок, и моя кровать сдвинулась с места. Я подняла глаза от книги и обомлела. На спинке моей кровати висел какой-то огромный парень и дружелюбно и весело на меня взирал. Я беспомощно оглянулась по сторонам. Мои подружки дружно спали, и я не нашла ничего лучше, чем спросить парня, как же он мог войти, не постучавшись? Все остальное время в Кольчугино наши ребята издевались надо мной, как же он мог войти к Лене, не постучавшись. Парень на мой вопрос открыл от удивления рот и произнес «Чего?» От нашего диалога все проснулись и завизжали так, что гость тут же ретировался. Оказалось, что наш второй этаж – женский, а на третьем живут парни, рабочие завода.
Мы помчались в магазин хозяйственных товаров, купили там дверной крючок и прибили его к нашей двери. Увы, крючки и задвижки не выдерживали дружных натисков более суток. Мы жаловались коменданту, заставляли дверь стульями. Ни одну ночь мы не спали спокойно, тем более, что многие из нас работали в три смены. То и дело приходилось кому-нибудь вставать и пускать в комнату девочек после смены. А как страшно нам было поздним вечером и ранним утром добираться до завода и обратно пешком! Я ни разу не видела общественного транспорта на нашем пути. Недобрыми словами вспоминали мы нашего доцента-руководителя.
После приезда на другой день нас, студентов, собрали в заводоуправлении и распределили по рабочим местам.
Несколько слов скажу о самом Кольчугинском металлургическом заводе. Это очень старое, по-моему еще дореволюционное предприятие. В энциклопедии он значится как завод по обработке цветных металлов. Однако в пятидесятые годы его продукция имела в основном военный характер. И только один цех ширпотреба выпускал изделия известные во многих уголках страны. В этом цехе штамповали прекрасные и недешевые, кстати, столовые приборы: ложки, вилки, ножи из мельхиора (сплав меди с никелем) с гальваническим серебряным покрытием. Через год в 1958 году мне на свадьбу родные подарили такой набор. Я пользуюсь им и сегодня здесь в Германии. Так вот, я и еще пара человек попали на работу именно в этот цех ширпотреба.
Мне повезло. Для этого цеха требовался один человек в бригаду нормировщиков. Дело в том, что нормировщицу-ударницу наградили путевкой в Чехословакию, и ее место оказалось свободным. На эту работу взяли меня. Для начала я пошла в цех посмотреть на штамповочное оборудование и процесс штамповки. Было интересно увидеть, как из листовых металлических заготовок за доли минуты получается ложка или вилка. Но мои наблюдения заставили о многом задуматься. Во-первых, меня поразил ассортимент изделий. Кроме уже упомянутых приборов я увидела такие экзотические вещи, как кубки, бокалы, вазы и икорницы. В продаже, да и в домах своих знакомых я никогда не видела икорниц. Скорее всего, эти изделия поступали в дорогие рестораны. Во-вторых, пройдя по всему огромному цеху, я обратила внимание на его оборудование. В основном это были допотопные, некоторые даже дореволюционного производства прессы.
Передо мной поставили задачу мысленно разбить процесс изготовления изделий на отдельные операции и по секундомеру захронометрировать время, затраченное рабочим на каждую операцию и на весь процесс в целом. Проведя такой хронометраж в течение нескольких часов у разных штамповщиков, я должна была установить оптимальную норму выработки, то есть определить то количество изделий, которое каждый штамповщик должен сделать за смену за установленную оплату, ставку. За все изготовленные детали сверх этой нормы рабочий должен получать дополнительную плату.
Наблюдая за рабочими, я поняла, что сам процесс штамповки изделий состоял из следующих операций: правой рукой рабочий с помощью щипцов брал листовую заготовку, клал ее на матрицу, затем левой рукой опускал на заготовку пуансон, а правой – снимал готовую деталь и клал новую заготовку. И так в течение шести часов в помещении, где от грохота падающих пуансонов не было слышно своего крика. Я обратила внимание, что практически у каждого второго штамповщика на правой руке не было двух пальцев. И я поняла, почему. По условиям техники безопасности рабочие обязаны были снимать деталь и ставить заготовку с помощью специальных щипцов. Но при этом каждый раз теряются секунды. А работа сдельная. Сделал сверх нормы – получил дополнительные деньги. Редко кто в цехе соблюдал нормы техники безопасности. Поэтому они и без пальцев на руке. Через много лет я обратила внимание, что и у нашего первого президента Ельцина также искалечена рука. Может быть, и ему когда-то пришлось работать на штамповочном оборудовании, не знаю.
И вот мой первый рабочий день. Нормировщица, к которой меня прикрепили, объяснила мне задачу, порекомендовала двух рабочих, которые выполняли за смену больше нормы, и я вышла в цех. Нашла требуемого штамповщика, встала рядом, включила секундомер и принялась записывать его показания в специальную карту. Парень, казалось, не обращал на меня внимания, работал себе, и я успокоилась. Постояла около него час, пошла к другому станку. После обеденного перерыва я поднялась в комнату нормировщиков, провела все требуемые расчеты, вывела новую норму и отдала результаты своей тогдашней начальнице. Она посмотрела и... стала хохотать. Все нормировщицы подошли к нам и тоже очень развеселились. Оказалось,что при такой норме все, даже новички, будут раз в пять перевыполнять план, и вскоре у завода денег не будет.
Я стояла вся красная, огорченная до слез. Как же так? Я все делала, как меня учили. Все расчитала по формулам. На это мне сказали, что дело не в формулах, а просто еще и соображать надо! Я обиделась.
«Вы, Лена, где стояли, когда хронометрировали?» – спросили меня. Я ответила: «Как где? Мне велели хронометрировать Петрова и Сидорова, я и стояла час около Петрова, а час – около Сидорова». «Ха-ха-ха! – засмеялись девушки. – Вы что же, думаете, Петров и Сидоров дураки? Нет, они не дураки». Я тут же поняла, что это я дурочка. Мне объяснили, что я должна была стоять около Иванова, а хронометрировать Петрова, а потом встать около Степанова и хронометрировать Сидорова. Иначе каждый, около кого я стояла с секундомером, сразу замедлял темп работы, ведь всем рабочим выгодно, чтобы норма была максимально низкой.
Вроде бы я все поняла. Вновь пошла в цех и опять попала в неприятное положение. Через неделю подошел ко мне один парень и сурово сказал, чтобы я поумерила свой пыл, а то наплачусь! А все потому, что я такую норму выдала, что рабочие могут совсем без денег остаться. «Ты условия нашей работы чуешь? Соображать надо!» Вот что он мне сказал. Я поняла, что переборщила, и мне захотелось заплакать от своей глупости. Парень, видимо, понял. Так что бить меня никто не бил, а могли бы!
Как нам и говорили перед отъездом на практику, в продовольственных магазинах Кольчугино летом 1957 года было пусто. Помню, что на прилавках мясного отдела увидела я однажды какие-то красивые импортные картонные коробки. Продавщица, зевая от безделья, пояснила мне, что это кубинские сигары.
На городском рынке тоже было пусто. В июле мы мечтали купить свежих огурцов и не смогли. А чудесная владимирская вишня еще не поспела. По городским немощеным улицам и в палисадниках деловито бродили куры. Я была поражена их видом. У одних были вымазаны чернилами правые крылья, у других левые, а у третьих хвосты. Однажды я спросила свою новую подружку, молоденькую нормировщицу, кто это у них в Кольчугино так безобразничает и пачкает кур чернилами. Оказалось, что это сами хозяйки окрашивают своих кур, чтобы не перепутать с соседскими. Вот оно что! Тогда я спросила, а чем вообще питаются горожане, ведь в магазинах нет ничего? Оказалось, что горожане ездят за продуктами в Москву. Ездят по очереди, кто на поезде, а кто-то на собственных машинах, их, правда, в Кольчугино немного. И каждый раз покупают не только для себя, но и для всех родных и знакомых. Так вот и живут.
Однажды, когда я, как обычно, вошла в девять утра в контору нормировщиков, то была очень удивлена тем, что в конторе не было ни души. Я минут десять подождала и спустилась в цех. Все штамповщики работали как обычно. Грохотали прессы. Почему же никого нет в конторе? С таким вопросом я подошла к мастеру цеха. И он мне объяснил, что в буфет завезли сливочное масло. Вот все служащие и бросились туда. А работяги от станков уйти не могли. Им обещали оставить масло до обеденного перерыва. Тогда я все поняла.
Прошло больше месяца. Прихожу на работу, и опять никого. Думаю, снова что-нибудь «дают» в буфете. Села за свой стол и начала работать. Через какое-то время все вернулись без продуктов, но очень чем-то возбужденные, как тогда, когда отоваривались маслом. Я спросила, что же сегодня продавали? Мне ответили, что ничего. Просто на проходной поймали несуна. Боже мой! Кто это? «А ты помнишь, у нас в цехе работает один инвалид на костылях?» Я помнила, видела его однажды. «Так вот, оказалось, что он в протезе выносил с завода изделия цеха: вилки, ложки. Его никто не подозревал. А однажды кто-то что-то увидел, его и поймали с поличным. Изделия ведь дорогие! Вот мы и побежали посмотреть, как его в милицию забирали! Интересно!» – перебивая друг дружку рассказывали мне нормировщицы. Я содрогнулась. Через проходную действительно вынести что-нибудь было невозможно. Проходили через турникет. Стояла военнизированная охрана. Все сумки-авоськи сдавали в камеру хранения. Вот инвалид и сообразил, что можно попытаться в протезе. Он давно работал на заводе. Все его знали. Сколько он вынес изделий с завода, трудно сказать. Но вот его поймали же!
Наша жизнь в Кольчугино совпала с первой на моей памяти сильной эпидемией гриппа в центре России. Не знаю, было ли это связано с летним московским фестивалем молодежи и студентов, но в Москве и близлежащих областях в то лето многие переболели страшным гриппом. Как я узнала позднее, все мои родные, и бабушка, и мама, и тетя Ася, очень тяжело болели. К их счастью, в Москву тогда приехала их бывшая соседка Любовь Васильевна. Она приехала, чтобы оформить себе и мужу реабилитацию после многолетних лагерей и ссылок аж с 1937 года. Она-то и выходила их всех после болезни. Эта эпидемия поразила и нас. Из девяти девушек в нашей комнате тяжело болели семеро. Болели по очереди, сначала одна, потом другая. Мы как могли, ухаживали друг за другом. Тщательно проветривали комнату, несколько раз в день проводили влажную уборку. Не заболели только двое: Ирочка Фомина и я, самая слабая по здоровью из всех. До сих пор не могу понять, как я не заразилась тогда. Много непонятного случается в жизни.
И вот настал мой последний рабочий день. Все нормировщицы со мной дружески попрощались, пожелали, закончив институт, приехать к ним работать и жить в Кольчугино. Одна, та самая новая подружка, к моему несказанному ужасу подарила мне на память кофейную ложечку производства Кольчугинского завода. «Это, – говорит, – моя собственная ложечка. Я тебе ее из дома принесла». Я очень испугалась этому подарку. «Что ты сделала, Таня? – закричала я. – Зачем ты принесла ее из дома? Как ее теперь с завода выносить? Оставила бы ее в камере хранения!» Я боялась, что за эту ложечку меня арестуют! Короче говоря, в этот последний день на работе я ни о чем не могла думать спокойно. Все ждала, когда меня схватят на проходной. Однако с завода я вышла беспрепятственно. Видимо, на вахте стоял новичок. Эту маленькую ложечку я привезла с собой в Германию.
Не могу не вспомнить сегодня один разговор с Ирочкой Фоминой, моей сокурсницей, тогда в июле 1957 года в Кольчугинском общежитии. Как-то в теплый солнечный день я надела купленные в Москве до поездки немецкие носочки в цветную полосочку. Ирочка посмотрела на мои ноги и неожиданно сказала: «Мне думается, скоро опять начнется война!» Я поразилась ее таким мрачным мыслям. А Ира мне пояснила, что глядя на эти немецкие носочки, такие красивые, ей трудно представить себе, что еще может придумать человек. Значит, дело идет к войне. Сегодня в ХХI веке трудно понять ход Ириных мыслей. Какая связь между полосочками на носках и новой войной? А все дело в том, что тогда в 1957 году мы жили бедно, в стране не хватало продуктов, о каком-либо разнообразии товаров не было и речи.
Всего через месяц после того удивительного разговора должны были приподнять «железный занавес», отделяющий СССР от всего мира. В конце июля в Москве открывался седьмой Всемирный фестиваль молодежи и студентов. Мы еще не знали, что пройдет всего несколько месяцев, и четвертого октября в стране будет осуществлен запуск первого в мире искусственного спутника земли. Начнется космическая эра. Мы не предполагали тогда, что в конце ХХ века уже не будет СССР, что многие из нас окажутся в разных странах. Разве могла я, например, подумать, что буду вспоминать Кольчугино в немецком городе Киле?
Кто из нас тогда мог предположить, что мы сможем смотреть любую из 100 программ русского и зарубежного телевидения, что за секунды по мобильному телефону, достав его из кармана, я могу позвонить знакомым в Москву, сестре в Израиль, сыну в США? Тогда мы не слыхали и о компьютерах. А сегодня у меня на столе стоит личный компьютер. Поэтому в 1957 году нам казалось, что немецкие носочки – это конец света! Боже мой! Что же ждет нас и особенно наших детей и внуков даже в недалеком будущем? Мне очень любопытно и, честно говоря, страшно думать об этом.
Тогда в июле 1957 года, после того как мы немного привыкли к заводу и к общежитию, нам стало не хватать московских театров и концертных залов. Нам было скучно в свободное время. Поэтому можно понять нашу радость, когда однажды мы увидели афишу. Она сообщала, что в город приехала московская оперетта, и на следующий день в доме культуры состоится один спектакль «Марица». После работы мы все как один помчались в кассу дома культуры и купили билеты на «Марицу». Решили при этом не скупиться и взяли себе первый ряд. Каково же было наше разочарование, когда выяснилось, что местный «художник» дома культуры допустил в афише досадную ошибку: вместо московской оперетты в Кольчугино приехала труппа мордовской оперетты. Не хочу обидеть провинциальный театр, но, согласитесь, как же было не огорчаться, когда на главной героине были те же китайские босоножки, черные с золотым ободком, как и на мне, а подмышкой герой-любовник держал польскую папку, как и сидящий рядом со мной однокурсник. Но вскоре мы перестали обращать внимание на эти досадные мелочи и стали наслаждаться музыкой и сюжетом оперетты.
Я считала, что мне повезло с работой нормировщицей: во-первых, я была занята только в дневную смену с девяти утра до половины шестого, и мне не приходилось работать поздними вечерами и ночами, как моим подружкам. А главное, я не стояла у металлообрабатывающих станков и печей для термообработки. Особенно тяжело приходилось одной моей сокурснице Гале Преображенской. Дома в Москве Галя жила в районе Кировских ворот, ее оберегали и холили. Отец Гали занимал какой-то высокий пост. Мама в молодости была балериной. Ей не приходилось до того заниматься тяжелым физическим трудом, как впрочем и всем нам, а тут Галя должна была за смену несчетное число раз бросать в печку для отжига двадцатикилограммовые заготовки. Возвращаясь в общежитие после смены, Галя была такой уставшей, что не могла ни с кем разговаривать, а только плакала.
Посовещавшись, мы выбрали из своего состава делегацию, и та отправилась в гостиницу к нашему руководителю доценту Осокину. Сам он ни разу за два месяца не пришел к нам в общежитие, не поинтересовался, как мы устроились, как работаем. Доцент был, как всегда, навеселе и принял делегацию не очень любезно. Он позволил себе посмеяться над нами, городскими белоручками и неженками, но утром все-таки зашел в цех к Гале. С ухмылкой он схватил очередную заготовку, чтобы показать этой белоручке, как легко он бросит ее в печь, но не удержал тяжелую чушку и уронил ее на пол. Мастер цеха тут же обругал нашего руководителя нехорошими словами за то, что он испортил заготовку. В итоге, к нашему счастью, Галю перевели на другой участок.
Сегодня вспоминается и другой эпизод нашей кольчугинской жизни, тоже связанный с Галей Преображенской. Мы решили отметить день ее рождения. Сложили наши съестные припасы, устроили общий стол, купили вина. Комендант разрешил нам потанцевать в зале общежития, дал нам на вечер ключ от зала и патефон с пластинками. Мы пригласили наших юношей, студентов, живших в гостинице и стали веселиться. После ужина отправились в зал, танцевали. Через некоторое время к нам зашли и заводские парни. Мы не возражали, чтобы и они с нами повеселились. Неожиданно для меня ко мне подошел один местный паренек и пригласил потанцевать. Он был трезв, смущался, не было причин ему отказать, и мы с ним немного потанцевали. Вскоре мои подружки позвали меня для разговора и сообщили, что на меня косо смотрит одна заводская девушка, подружка моего сегодняшнего кавалера. Поскольку мне не хотелось бы, чтобы меня побили из-за ревности, я решила уйти к себе в комнату.То же, что я увидела в комнате окончательно меня потрясло. Мои подружки хлопотали возле двух наших студентов и двух местных парней. Физиономии всех четверых украшали синяки и ссадины. Девушки смазывали избитые лица йодом, перевязывали головы и руки пострадавших. Ничего себе повеселились! К моему глубокому изумлению, наш праздничный стол украшала полная объедков урна для мусора, которая обычно стояла на полу у двери. А в моей тарелке лежала куриная косточка, обглоданная Ирочкой Фоминой час тому назад. Оказалось, что в нашей комнате прошла страшная драка. До конца практики мы больше никаких праздников не устраивали.
Официально мы должны были уехать из Кольчугино пятого августа, предварительно отчитавшись о проделанной работе и получив отметку за практику. Однако некоторые из нас, и я в том числе, решили подготовить и сдать отчет досрочно. Дело в том, что в конце июля Москва впервые встречала гостей из-за рубежа. Начинался седьмой Всемирный фестиваль молодежи и студентов. Мне страшно было даже подумать, что я пропущу такое необыкновенное событие. А кроме того, мне порядком надоело Кольчугино. Я скучала по родным в Москве и предполагала встретиться с другом Сашей Косякиным. Короче, я рвалась в Москву.
Двадцатого июля я успешно сдала зачет по практике, получила заработанные на заводе шестьсот пятьдесят рублей (старыми деньгами) и назавтра собралась домой. Эту последнюю ночь в общежитии я спала легко, как ангел. Спала, кстати, единственная в комнате. Остальные восемь моих подружек бодрствовали. Они списывали мой отчет. Утром я узнала, что оказывается я сплю очень беспокойно, то и дело сбрасываю с себя одеяло. Девочки рассказали мне, что установили очередь среди себя, чтобы меня укрывать, и тем самым получить хотя бы минуту отдыха от переписывания отчета.
Итак на следующее утро я и еще две девушки из другой группы отправились на вокзал и купили билеты в общий вагон на московский поезд. В те годы из Кольчугина в Москву можно было добраться двумя поездами, шедшими из Владимира. Один проходил через Кольчугино в 16 часов, другой – в четыре утра. Мы решили ехать шестнадцатичасовым поездом. Два наших товарища нас провожали.
На этот раз мой паспорт и заработанные деньги лежали в моей сумочке, как и у других.
Мы очень волновались в ожидании поезда. Дело в том, что к шестнадцати часам на перроне скопилась огромная толпа уезжающих в Москву, как обычно, за продуктами. Все они с мешками и сумками бежали мимо нас вправо и влево, толкались и шумели. Наконец подошел состав и тут началось нечто неописуемое. Поезд стоял две минуты, и толпа ринулась на приступ вагонов. Я вообще боюсь толпы, суматохи, и совершенно оцепенела. Я поняла, что мне в этот поезд не сесть, тем более, что наш вагон остановился за платформой. Ведь мне с моим ростом в полтора метра не достать даже до нижней ступеньки вагона. Тем временем обе мои подружки уже стояли в тамбуре вместе с одним из наших провожающих, тогда как второй кидал им с платформы все наши манатки. «Ну вот, – сказал он, – кажется, ничего не забыли».
«Лену, Лену забыли» – закричали девушки. Поезд начал медленно отходить и буквально в последние секунды один мой товарищ, тот, что стоял на платформе, схватил меня в охапку и поставил на ступеньку вагона, а второй втащил мое оцепеневшее тело в тамбур и наконец спрыгнул на землю. Какое-то время я стояла, не понимая, где я, но тут меня позвали из вагона. Мои более расторопные подружки заняли три места в центре общего вагона. Наконец я села и стала приходить в себя. В первое мгновение я ощутила огромную радость оттого, что еду в Москву. Но эта радость тут же сменилась тревогой, я нигде не видела своего багажа, и главное сумочки с паспортом и заработанными деньгами. Оказалось, что все мои вещи так и остались в тамбуре. И что самое удивительное – никто на них не позарился. Я перетащила вещи к себе поближе и окончательно успокоилась.
Если бы вы знали, как ждали меня мои родные в нашем Большом Каретном переулке! До сих пор вспоминаю, как бабушка внесла в комнату только что испеченный ею чудесный пирог с вишнями. Я дома. Какое счастье!
