А Львов переполнен, Львов живёт, наживается и торгует на всех бульварах и перекрёстках этим податливым счастьем.
Я никого не желаю опорочить. В славной столице Галиции нет, разумеется, недостатка в добродетельных женщинах. Но когда сдвинуты с места все границы, кто в состоянии поручиться, что он знает в точности, где кончается крашеная Минка и где начинается строгая львовская матрона?..
Выхожу из ресторана на вольный воздух. Ещё светло, но пустынно. Кое-где мерцают одинокие огоньки. Трамваи не ходят.
На улице Иоселевича присел на скамейку против памятника Берко-Пинхусу Иоселевичу, некогда освободившему Львов от нашествия иноплеменных завоевателей.
По тротуару торопливо постукивают женские каблуки, удирающие от офицера. Женщина стремительно подходит к моей скамье и произносит запыхавшимся голосом по-украински, опускаясь возле меня:
- Разрешите, будь ласка, присесть...
Офицер проследовал дальше, усиленно гремя палашом. Женщина продолжала, волнуясь:
- Дозвольте мне пройти с вами до моего дома. Теперь разъезжают патрули и меня могут забрать.
- Почему?
- Потому, что после войны нельзя ходить по городу. А я задержалась в одном месте и теперь боюсь возвращаться.
Я посмотрел на неё.
Миловидное, тонкое лицо, стройная талия, изящная обувь.
- Я русская, - продолжала она, - русинка... Дом мой на улице Шептыцкого. Здесь близко.
- Раз вы русинка - у вас нет основания бояться: к русинам наша администрация, кажется, необычайно внимательна.
- Я не администрации боюсь, а ваших офицеров... Не сочтите, пожалуйста, за дерзость. - Она поднялась со скамейки.
Мы пошли.
Дама шла торопливым шагом. Крашеные девушки перебегали с тротуара на тротуар. Подвыпившие офицеры заглядывали им под шляпки.
- Вы видите, что творится? - бросила моя спутница. - Ваши офицеры назойливы, как крапива. Боишься нос высунуть на улицу. Если бы муж это видел...
- Ваш муж москофил?
- Нет, мой муж офицер. Он в православном легионе, на Карпатах.
- Что это за православный легион?
- Это наши русины выставили. Русинская кавалерия...
- Русины австрийской ориентации?
- Да. Не люблю я наших русинов... Фальшивые, двойственные люди: и туда, и сюда... Они мне все говорят, что, когда придут сюда немцы, меня повесят за сочувствие русским.
- Ваш муж дерётся против нас на Карпатах, а вы нам сочувствуете?
- Ну так что?.. Уж лучше русские, чем германцы. За австрийцев одни евреи стоят... Только им и жилось хорошо при австрийцах.
- Лучше, чем полякам?
- Конечно.
- Но, кажется, теперь и им не сладко живётся?
- Кому теперь хорошо? Если война затянется ещё на полгода, придётся пустить себе пулю в лоб.
- Отчего?
- Разве это жизнь? Во что превратился Львов? Пьянство, мерзость, разгул... Боишься прикоснуться к трамвайной ручке, на скамью опуститься, чтобы не заразиться бог знает какой пакостью. Фи! А дети? По улицам шляются четырнадцатилетние проститутки...
- Это от голода?
- Какой там от голода... От войны! Война к лёгкому хлебу приучает и к лёгким мыслям о жизни. Сегодня жив, а завтра - неизвестно, что будет. Так буду ж я жить, как вздумается!.. С проституцией ещё полбеды: дело личное. А сколько воровства развелось, сколько отчаянных грабежей! В Каменке у меня разграбили дом, до нитки все унесли. Только голые стены...
- Наши войска?
- Нет, не войска, а мужики. Я сама видела свои костюмы на холопах. Что ж, солдаты, вы думаете, им подарили? Не беспокойтесь, лучше ваших солдат умеют грабить и жечь. . Все наши русины. Теперь они все за русских. А придут германцы - они за германцев будут. Она ускорила шаг и как бы в оправдание пояснила: - Ужасно спешу домой. Там у меня мать и дочурка. Должно быть, очень волнуется. Ждёт не дождётся мамы... А мама засиделась у заболевшей подруги...
И как-то незаметно незнакомка перескочила на тихое голубое небо в Карпатах, на имение под Закопанами, с таким великолепным озером Фильстер, на котором плавают белые лебеди и где она, хозяйка, целыми днями ныряет и плещется, как русалка...
- Выйдешь из воды, - мечтательно улыбнулась она, и серебристые капельки так и горят на теле, а тело, как пена, белое... як кипень, билэ, - повторила она дважды.
- Как у богини, вышедшей из пены морской, - вставляю я.
- Ой! - смущённо спохватилась она. - Как же я разболталась. Просто неловко... - И, вздохнув, поясняет: - Так сладко помечтать о прошлом в это гнусное время... Сидишь весь день, как прикованная... На улицу выглянуть боишься. А я привыкла так много странствовать. Я и в России вашей бывала... в Киеве... у родичей мужа. Вам не приходилось там бывать? Чудесный город.
- Бывал. Как фамилия ваших родственников? Она назвала фамилии двух видных украйнофилов.
- А вот и мой дом... Вы, может быть, не откажетесь зайти ко мне?
- Благодарю вас. Я очень тороплюсь.
- Как хотите, - сказала она обиженным тоном. И спросила деланно-равнодушно: - Вы где служите?
- Под Тарновом.
- Под Тарновом? - оживилась она. - Вот странно!.. И муж мой сейчас под Тарновом.
- Насколько я знаю, против нас под Тарновом нет кавалерии. Она загадочно улыбнулась:
- Есть! Теперь есть... - И добавила очень выразительно: - Советую вам - идёмте ко мне. Вы не пожалеете... Я сообщу вам такое, что вас очень, очень заинтересует. Не далее как сегодня мне доставили письмо от мужа с вашего фронта...
«Проститутка, авантюристка или шпионка», - мелькнуло у меня в голове. И я сухо откланялся.
- Вот вздор, - звонко рассмеялась она. - Вы не думаете ли, что я к вам для лёгкого хлеба подошла? Нет, слава Богу, к этому я ещё не должна прибегать... Так не хотите? Ха-ха-ха... Ну, так знайте: вы в Тарнов не попадёте. Там наша кавалерия действует. Православный легион! Когда будете удирать через Львов - милости просим. . Запомните: улица Шептыцкого, номер восемьдесят девять... Мой муж - австрийский писатель.
И она скрылась в подъезде одноэтажного особняка. Комедиантка или матрона? Разбери!
Свободное копирование
