* * *
Сумерки. Отошел в сторону от скрипящей, ругающейся дороги. Будь что будет, а я хочу отдохнуть. Как хорошо, что можно сесть на замерзшую землю и больше никуда не идти. Над черным Сивашем белые языки пара. Пригибаются к воде, рвутся на куски, тают. Новые, новые... Мечи без рукояток, стены тростника. Кто-то матерится на дороге, визжат телеги, хлещут кнуты. Обоз никогда не перестанет идти. Безголовая змея. Мерзнет. Ругается. Ни земли, ни неба. Снег. А сидеть хорошо. Даже и ноги перестали мерзнуть.
-- Земляк, а земляк!
-- Дай ему хорошенько по шее.
-- Подожди, может, мертвый...
-- Извиняюсь, вы офицер? -- Взяли под руки. Отрывают от земли.
-- Ничего, ничего... я сам.
Четверо вольноопределяющихся-летчиков. По очереди несут мешок с салом и колбасой. Больше никаких вещей. Шинели остались в поезде. Кожаные безрукавки поверх гимнастерок и одна пара перчаток на всех. Надевает очередной мешконосец. Идем быстро. Начинаю чувствовать ноги. Кажется, не успел отморозить.
-- Вы как на меня наткнулись, господа?
-- Пошли оправиться, видим, кто-то лежит... Вы в нашем эшелоне ехали?
-- Да. Не знаете, все успели уйти?
-- Какой там... Вы же видели, что делалось. Наш завхоз чемоданчик с деньгами бросил. Семнадцать миллионов...
Арабатская стрелка, хутор Счастливцева. В хате жарко и накурено до синевы. Летчики поджарили сала, но от усталости я ничего не мог есть и, скрючившись, повалился около плиты. Лежал так несколько часов. В голове был какой-то кошмар. Нечаянно мне брызнули в лицо кипящим маслом, но не было сил переменить положение.
Опять идем по стрелке. Думали поспеть до утра. Шрапнель сигнала... Рвется совсем близко. В черном небе рассыпчатые звезды. Одна -- две -- три -- четыре. Четыре вспышки, четыре звезды. Должно быть, буденновцы взяли Геническ. Обозы рысят. Темно, но на побелевшей земле дорога видна. Градусов пятнадцать мороза. Бесшинельные летчики хотят прибавить ходу. Прощаемся. Уходят в темноту. Почти бегут. Вероятно, никогда больше не встретимся. Не будь этих двух студентов и двух реалистов, я бы там и остался на берегу Сиваша.
Хутор Чокрак. Скоро утро. Надо все-таки поспать. Еще восемьдесят верст по морозу. Больше, кажется, жилья не будет. Заберусь в хату, и на сегодня хватит. Никакая конница ночью сюда не пойдет. Может быть, у нас есть пулеметы. Может быть, в Азовском море наши корабли. Вообще, спать и никаких... Снимаю сапоги. Даже не очень тесно. Можно вытянуть ноги. Обозники торопятся уехать подальше.
Как будто все в порядке. Ноги не распухли. Уши отморожены, но я их завяжу полотенцем. Вот есть хочется свирепо. Перед глазами нет-нет и черное пятно. То печка провалится, то в потолке дыра. Купить нечего. Съедено. Вообще нет. В прошлом году поговорил бы с хозяйкой иначе. Теперь нельзя. Посижу еще, напьюсь воды, и придется идти дальше.
Вольноопределяющийся-артиллерист вынимает из сумки синюю коробку corned beef. И хлеб у него есть. Целая четверка. Режет пополам. Застывший жирный кубик -- тоже пополам. Не хватило силы отказаться. Полный рот слюны и сразу тяжесть в желудке. Если останемся живы и я когда-нибудь встречу этого небритого гимназиста-корниловца, напомню ему восемнадцатое октября на Арабатской стрелке. Жалко, не записал фамилию. Торопился идти, а он хотел нагреться. Тоже послан в командировку и едва не погиб. В зеленой сумке остались теперь мыло и грязное полотенце.
Идем по бесконечному мосту. С обеих сторон море. Слева -- живое, справа -- мертвое. На Сиваше рябь, морозный пар и лед у берега. На Азовском волны с белыми гребешками. Пока море пусто. Ни дыма, ни парусов.
Свободное копирование
