Ветеринарно-питательный пункт свёртывается, и мы с Базуновым отправляемся в бригаду. Вместе с нами едет и Василенко. Сегодня я весь день осматриваю команду, и меня поражает дикая, непонятная грубость командующих прапорщиков. У некоторых это принимает характер злобного издевательства. Особенно гнусно ведёт себя прапорщик 46-й бригады Прусецкий. В его окриках чувствуется нескрываемая ненависть к солдатам.
- Только остаётся, что морды бить! - хлёстко повторяет он на каждом шагу.
Физический осмотр команды производится в его присутствии. Один солдат заявляет:
- На мне третий месяц тельная рубашка не меняна, вся истлела и вшами проточена.
- Ну что ж? - свирепо отчеканивает Прусецкий. - Это уж дело твоё. Добывай как знаешь!
- Кабы я вольный, - говорит робко солдат, - а то где ж я добуду?
- Разве в Люблине мало жидовских магазинов? - усмехается прапорщик.
В ожидании очереди солдаты теснятся в передней.
- Чего лезете? - нагло орёт Прусецкий. - В морду бить буду. Вот ещё скоты неумытые!
Прислуживает при осмотре краснощёкий, чистенький, умильный и гаденький бригадный фельдшер, который при каждом окрике прапорщика почтительно и сладко улыбается.
Показывает ездовой отмороженный палец, который не сгибается и немеет на холоде. Просит дать ему рукавицы.
- А твои где? - набрасывается Прусецкий.
- За два месяца изорвались, ваше благородие.
- Изорвались? Что ж тебе, новые заказывать? Для тебя одного, по особому заказу?.. Публика!
У другого правая кисть не действует, пальцы не сгибаются и всегда растопырены. Прапорщик презрительно обрывает его жалобы:
- На печку захотел?
- Никак нет, - солидно заявляет солдат. - Я от работы не отказываюсь, если бы только за номера. А за конём ходить не могу без руки.
- Знаем, знаем! Все вы, бездельники, так поёте! - кричит прапорщик, и в каждом слове его кипит свирепая злоба к солдату. Она проявляется с такой беззастенчивой откровенностью, что мне становится жутко. Я теряюсь и совершенно не знаю, что мне делать.
- Ради Бога, не кричите так, - говорю я Прусецкому. - Вы мне мешаете работать.
Солдаты молчат. Лица у них безучастные, равнодушно-презрительные.
Что думают они в эти минуты о своём начальстве?
С утра погрузились и ждём. Уже пять часов стоим, но надежды на скорую отправку нет.
Обратились к коменданту станции с просьбой поскорее отправить наш эшелон. Комендант - картавый барин, лет тридцати пяти, весь издёрганный, вспыльчивый - сразу вскипел:
- Ну что я сделаю? Все требуют: отправляйте не в очередь. Вот видите этого полного полковника? Личный адъютант военного министра! Везёт царские подарки! Надо его не в очередь пустить? Да этот ещё ничего: человек воспитанный. А вот другой такой же, вон тот высокий. Воображает, что на нем весь свет держится. При всем народе орал на меня; грозит: «Вам худо будет!..» Я ему не смолчал. Я на него сам напустился:
«Не грозитесь, господин полковник! Можете жаловаться на мои неисправные действия. Только да будет вам известно, что есть правила для комендантов. Если вам они незнакомы, могу вам дать: почитайте». Вот такие-то господчики, - патетически восклицает комендант, - чины получают, а работнички думают, как бы из-за них под суд не попасть. Проходит ещё три часа, и ещё три часа. Обращаемся к дежурному офицеру по станции:
- Скоро нас пустят? Ведь мы с утра ждём.
- С утра? - пренебрежительно удивляется офицер. - Здесь некоторые эшелоны по две недели стоят.
Через три часа обращаемся к помощнику дежурного по станции:
- Есть надежда выбраться нам отсюда? Тот хладнокровно заявляет:
- Бывает, что по пятьдесят дней дожидаются.
Наконец является Базунов и в радостном возбуждении кричит:
- Едем! Нашёлся старый приятель, инженер Корольков. Научил, как говорить надо: везём-де тёплые вещи на позицию и едем по требованию корпусного командира. Как сказал коменданту эту магическую фразу, так все как по маслу пошло. Один взглянул, другой черкнул, а третий добавил: дайте им сопровождающего чиновника, чтобы дальше задержек не было.
- Где же этот ангел-хранитель?
- Уже в вагоне сидит.
В одиннадцать ночи двинулись. Но не успели отъехать и двух вёрст - внезапный толчок и остановка. Стояли, стояли... Уже спать полегли. Как вдруг поезд отчаянно дёрнулся и пошёл скорым ходом вперёд. Проехали вёрст десять и, к ужасу своему, заметили, что едет только паровоз и наш классный вагон, а остальные сорок две теплушки оторвались во время толчка и остались сзади. Добрались до станции и бросились к машинисту:
- Твоя как фамилия?
- Риль.
- А, вот как! Ты немец?
Тот затрясся:
- Какой я немец? Я - поляк. Тридцать лет служу на дороге.
- Ну ладно, поезжай за оторвавшейся частью.
Посадили на паровоз прапорщика Кузнецова, и помчался наш Риль на всех парах. Через час привезли весь состав и покатили дальше, заручившись обещанием Риля, что к четырём часам дня будем в Ивангороде. Вдруг Базунов срывается с места и кричит на весь вагон:
- А где же чиновник, который должен сопровождать наш поезд до Радома? Понимаете, какой прохвост! Германский агент - наверно!
Бросились искать по теплушкам: как в воду канул. Фантазия бурно всколыхнулась. Посыпались догадки, предположения. Неожиданно чиновника обнаружили на верхней полке: он сладко спал, ничего не подозревая о происшедшем. Его моментально разбудили и поставили на ноги.
- Для чего вы сюда назначены? - накинулся на него Базунов.
- Следить за временем, чтобы поезд не застаивался на станциях.
- Хорошо вы исполняете свои обязанности!
- Третью ночь не сплю, - смущённо оправдывался чиновник. ...К четырём часам согласно обещанию Риля поезд пришёл в Ивангород.
Свободное копирование
