Осень. Поблекли, поникли травы, скрипят ощипанные деревья. Так хочется убежища и тепла. И солдат и офицеров мучает осенняя тоска, и они ворчливо, придирчиво брюзжат.
- Говорят, душа вольная - свет широкий, - несётся из солдатских рядов суровый голос. - А где она, ширь да гладь? Вот на этом болоте вся земля в кулачок съёжилась. Птицу и ту разогнали выстрелами. Душу всю выкорчевали. Вот и живи по заповеди Христовой.
- Какие тебе заповеди на войне? - подхватывают солдаты хором. - Затрещал пулемёт - слова евангельские, загремели пушки - трубы архангельские.
- Известное дело: пуля добру научит.
- Христовое воинство... Солдата все любят: солдат царю славу добывает.
- Солдату помочь - всяк не прочь.
- А не дают добром - вгрызайся штыком!
- Пса скулебного - и то пожалеют, а солдатское горе дёшево.
- Ходя наешься, стоя выспишься. Эх, ты, доля сиротская!
- Будя вам ёрничать да грехов набираться, - вмешивается Семеныч. - Мужик на войне, что медведь на бревне: как по башке грянет - так умом ворочать станет...
Офицерское недовольство сдержаннее и тише.
- Загромоздили штабами Ниско: придётся нашему брату в вонючей халупе ночевать, - сквозь зубы роняет Кузнецов.
И все вдруг чувствуют себя точно обескровленными. Ниско - неведомый городок, приветливо мелькнувший как-то своими вечерними огнями. Одни мечтают о тёплой постели, другие о походном романе, о мимолётном флирте под кровом гостеприимной пани, огромное большинство о лёгкой наживе: попасть на ночёвку в город - это значит рыться в обывательских сундуках и перинах, шарить по чердакам, погребам и сараям.
Вечерело, когда мы, сбившись в тесной хатенке, сидели понурые и голодные, но с радостным ощущением покоя. Сколько их впереди - кто знает? Но каждая минута этого покоя - счастливая, долгая нирвана.
В сумерках низкая грязная халупа с окошком, похожим на глазок тюремной камеры, напоминала собой склеп. Базунов, взгромоздившись на кучу офицерских вещей и пощипывая балалайку, затянул жалобным голоском:
Куда ж тебя черти носили?
Потом, обращаясь в мою сторону, он заговорил в своём обычном шутливом тоне:
- Запишите на сегодня в ваши мемориалы (официально я вёл «Дневник военных действий» нашей бригады, но в этом лукавом обращении заключался намёк на мои собственные записки), запишите в мемориалах так: «Это была одна из самых игривых ночей в нашей жизни. Петухи ещё сонно потягивались, когда мы со всеми снарядами, утопая по горло в грязи, выступили в поход, передвигаясь со скоростью двух черепашьих шагов в час. Зато фантазия христолюбивого воинства достигла наивысшего полёта, осыпая презираемого противника градом крылатых словечек, от которых лошади падали замертво».
- Недурственно, - хохочет Костров и, высказывая всеобщее желание, произносит разнеженным голосом: - А хорошо бы сейчас по единой уконтропить!..
- Юрецкий! - командует Базунов, и денщиков охватывает суетливое возбуждение. - Ужинать! Ужинать собирайте!
...В спёртом воздухе тесной, битком набитой халупы кружилась от вони голова.
- Чувствуете дух войны? - иронизирует Базунов.
- Воевать не умеем, зато комфортабельно устраиваться мы мастера...
- И тут солдат виноват? - огрызается Костров.
- А, по-вашему, кто же? Я виноват? Посылаешь прохвостов-квартирьеров - разве они, подлецы, подумают о ваших удобствах? Ткнёт, подлец, в первую попавшуюся халупу пальцем, поставит крест на дверях, и готово...
- «Как-то раз перед толпою соплеменных гор, у Кострова с Базуновым был великий спор», - театрально декламирует Болконский.
Болконский - молодой, двадцатичетырехлетний учитель истории, прямо с университетской скамьи. Любитель стихов и оперы. Добродушный, мягкий, начитанный. В словесных поединках Базунова с Костровым неизменно поддерживает последнего, называя себя его бессрочным секундантом.
Костров - наш старший ветеринарный врач, круглый и толстый, ненасытный чревоугодник и спорщик. Кузнецов рекомендует его обыкновенно так: доктор жеребячьего звания и бычьего аппетита; азартный проповедник вина, девятки и родины.
- Нет, вы подумайте, - кипятится Базунов, - живёт второй месяц бок о бок с нашим Кирилкой, видит, чем набита его дурацкая голова, а никак расстаться не может со своими фанабериями... Да вы позовите хоть сейчас любого из наших артиллеристов и спросите его, в какой мы сейчас стране? И что же? Засунет глубокомысленно палец в нос и ответит: «Не могу знать».
Боже мой, - все более разгорячается Базунов, - до чего меня раздражает это проклятое немогузнайство. Распустит губы, подлец, сделает идиотское лицо: «Не могу знать».
- Не понимаю, - весело вмешивается Болконский, - отчего это вас так раздражает? Вы просто с философией незнакомы.
От спёртого воздуха и вони я едва держусь на ногах. Выхожу из халупы на вольный воздух. В небольшом садике группа солдат сбилась вокруг костра между патронных двуколок. Здесь Микешин, Вырубов, Вагнерубов, Косиненко, Блинов, Шатулин - все славные ребята, балагуры и остряки. Моё появление встречается дружелюбно.
- Холодно? - спрашиваю я.
И мне отвечают залпом острот и поговорок:
- Мороз невелик, да стоять не велит.
- Едет генерал Дрожжаков на проверку пиджаков.
- Зима - лихая кума.
- Раз в году лето бывает.
- Зимой солнце, как мачеха: светит, да не греет.
- Пришла зима - седьмая кума; пришёл пост - поджала собака хвост.
Время от времени в толщу великорусского говора врываются бойкие украинские прибаутки:
- Иде лютый, пытае, чи обутый.
- Лыхо тому зима, в кого кожуха нема, чоботы ледащи и исты нема що.
Все стараются козырнуть словцом позадорнее, похлестче, и это состязание, по обыкновению, переходит в словесный турнир между Шатулиным и Блиновым.
Шатулин - рязанец, Блинов - москвич. Попали они к нам в бригаду случайно: их захватила мобилизация в Киеве, где один занимался извозом, а другой служил печником. Оба они страстные картёжники, готовые в любую минуту сразиться в двадцать одно или в девятку. Картёжное состязание они всегда ещё превращают в турнир на поговорках. Шатулин кряжистый и солидный, слова роняет веско и сдержанно. Блинов - речистый, нахрапистый и весёлый, говорит высоким тенорком. Состязание это всегда собирает много любопытных.
- Слушай, дубрава, что лес говорит, - солидно объявляет Шатулин, выбрасывая первую карту.
- Москва бьёт с носка, - живо откликается Блинов, хлопая картой по столу.
Блинову всегда вначале везёт. Он горячится, заламывает ставку за ставкой и куражливо подтрунивает над Шатулиным:
- Ерема, Ерема сидел бы ты дома.
Шатулин играет осторожно и, сдвинув широкие брови, хладнокровно отбивается:
- Не разжевавши, не проглотишь.
- Но саже хоть гладь, хоть бей - все будешь чёрен от ней, - задорно наседает Блинов. И, выбросив кверху карту, кричит хвастливо: - Восьмерочка! Хе-хе-хе... Карта веслый дух любит!
Время от времени засаленная рублёвка переходит из рук Шатулина в карман Блинова, и тот, выразительно похлопывая рукой по карману, визгливо бахвалится:
- Далеко свинье на небо смотреть!
И вдруг начинает скупиться на ставки. Раз, другой и третий карта изменяет Блинову. Настроение его резко падает; ему явно хочется оборвать игру.
- Что так? - холодно удивляется Шатулин. - Аи застыдобился?.. Жены стыдиться - детей не видать.
Ставки Блинова все скупее, все мельче. Шатулин уже давно перешёл в наступление и язвительно допекает противника:
- Что за беда - во ржи лебеда: вот то беды - ни ржи, ни лебеды.
Блинов молчит, прикусив губы, и лишь изредка сумрачно огрызается:
- Дурной глаз глянет - и осина завянет.
- В темноте и гнилушка светит, - злорадствует Шатулин. - Не верь, паря, словам, а верь глазам. - И, выиграв новую ставку, бросает завоевательным тоном: - Хозяин, что чирей, где захочет - там и вскочет, где потянет - там и сядет. Хошь на всю пятёрку, Блинов?
- Ой, гляди: чужой хлеб приедчив - чужой карман переменчив, - сердито откусывается Блинов.
- Свою клячу как хочу, так пячу, - важничает Шатулин. И, поглядев пристально на Блинова, заносчиво бросает ему в лицо: - Будет!
- Чего так?
- Да так! Ктой ты таков теперь есть?
- А кто ж я, по-твоему? Шпана голоштанная?..
- Ты-то?.. Что у тебя в штанах? В одном кармане вошь на аркане, в другом - блоха на цепи. Блинов смущённо молчит и потом вкрадчиво просит:
- Давай в долг...
- Долг на Долгой улице живёт, - презрительно отмахивается Шатулин. - В долг пироги куму печь проси! - И, обведя глазами присутствующих, ехидно отчеканивает, сгребая со стола карты: - Без гроша и Москва - вша.
Свободное копирование
