Приближалась осень, а с ней подступал страх перед зимой с ее морозами и трудностями. В лесном краю, величайшем во всей России, где без дерева немыслима жизнь, по какой-то причине запретили продавать древесину. Но, как и в прежние лета, по реке мимо нашего дома медленно проплывали плоты, направляясь к лесопилкам. За ними шлейфом тянулись отдельные бревна, «отбившиеся» от плотов. Часть из них выбрасывало на берег, и люди подбирали их.
В это трудное, но прибыльное дело наша олонецкая компания включилась со всем пылом. Сначала мы собирали всякую мелкую щепу, но потом, вылавливая в воде ускользавшие бревна, мы поняли, что нужны веревки. Неподалеку, в саду давно покинутого дома, стоял майский шест с веревками. Мальчики в отсутствие сторожа отправились в сад, взобрались на шест и сняли веревки. Мы вытаскивали бревна из воды, поднимали их на каменистый берег. Потом волокли по мостовой во двор, где пилили и делили между собой. Но вода становилась все холоднее, а наша работа — невозможной. В яхт-клубе, рядом, в сарае лежали весельные лодки. Мы «одолжили» одну из них, и теперь нам удавалось самим подгонять бревна к берегу.
Самой тяжелой работой оставалось перетаскивание бревен во двор и распиловка. Руки покрывались волдырями, болели ноги. Возвращаясь памятью в прошлое, я иногда спрашиваю себя: откуда брались силы на эту работу? Мы были юны, худы, плохо питались, без протеинов и витаминов, о которых так много теперь слышим. Но с огромным энтузиазмом мы изо дня в день ходили к темнеющей холодной реке, и когда уже нечего стало собирать, нас вознаграждал вид довольно приличной поленницы дров.
Долгожданное время суток, которое нам больше всего нравилось, — наступающие сумерки осеннего вечера, когда река становилась пустынной. Мы собирались у костра, пекли картошку, украденную на чужих огородах. Сидя перед теплым мерцающим костром и лакомясь печеной картошкой, мы говорили обо всем на свете: о прошлых и настоящих проделках, о таинственном исчезновении украинской семьи, когда город переходил из рук в руки. Дети из этой семьи, Борис и Лена, всегда были с нами, но неожиданно уехали, никого не предупредив. Мы говорили обо всем, но только не о политике. Она для нас ничего не значила. Может, за этим крылось неосознанное желание избегать того, что причиняло боль или тревогу. Никто никогда не спрашивал Веру и Володю об их отце.
Разговор обычно вращался вокруг захватывающей темы еды и особенно чего-либо сладкого.
— Расскажите еще о тех кондитерских магазинах в Шотландии, — просили нас мальчики.
— Что такое конфеты? — спрашивал Шурик, никогда в жизни не видевший их.
— У нас тоже были конфеты, только давно, — замечал Володя и добавлял задумчиво: — Может, снова скоро появятся.
— Конечно появятся, — подтверждал Толя с неиссякаемым оптимизмом.
Река неприветлива. Холодный ветер гонит речную волну к берегу, бросает в лицо желтые искры и дым костра. Пора искать более уютное место для наших встреч.
Выбор пал на наш сад и пруд, тем более что Василий больше не гоняется за нами. И чтобы уж совсем насладиться полнотой жизни, нужна лодка. Петька Карельский, полный блестящих идей и не особо обремененный моралью, предложил принести лодку из яхт-клуба.
— Это же воровство! — протестовала Вера.
— Никакое не воровство, — ответил Петька, которому не нравилось, когда ему противоречили. — У кого крадем, если хозяина-то нет?
Лодку принесли и спустили на воду. Мы кружили по пруду под свисающими ветками ив, и пруд становился для нас то Миссисипи, то Амазонкой, а в кустах прятались индейцы, готовые к нападению. Иногда пруд казался нам Волгой-матушкой из песни о Стеньке Разине и его казаках, которую мы пели звонкими голосами.
В один из вечеров к нам пришел дядя Адя. Он стал совсем не похож на себя прежнего, веселого человека, и горько сокрушался, что уговорил Наташу с малышом вернуться на «Канаде». Хотя его сестры и мать-вдова были в безопасности за границей, ни он, ни Наташа не получили разрешения на выезд. Лесопильное дело, бывшее на протяжении веков во владении семьи Шольцев, конфисковали, как и дом, принадлежавший моему крестному отцу. Аде еще повезло, что его не арестовали и не расстреляли, как некоторых владельцев лесопилок. Дядя Адя сказал, что собирается поступить в актерскую труппу и тем зарабатывать на жизнь.
Поговорив некоторое время, дядя Адя решил прогуляться по саду, а когда вернулся, заметил отцу:
— Ты знаешь, Герман, у тебя на пруду моя лодка.
Родители рассердились. Мы с Гермошей получили хорошую головомойку. Нас заставили извиниться перед дядей Адей. Он вовсе не жалел лодку и даже хотел, чтобы мы оставили ее себе, но отец и слушать этого не желал. И нам пришлось снова тащить лодку в яхт-клуб, без сомнения, только для того, чтобы ее украл кто-нибудь другой.
Свободное копирование
