Домашнее образование - 19

 Сдача "зрелости"

Для поступления в университет надо было сдать при какой-нибудь классической гимназии выпускной экзамен, так называемый экзамен зрелости. Экстерны, т. е. не учившиеся в гимназии лица, допускались к этим экзаменам лишь в виде исключения. Я, например, в гимназии, при которой держал, был единственным экстерном. Округ[1] относился к экстернам подозрительно. "Пусть они даже лучше гимназистов знают курс, мы-то их не знаем", -- рассуждали руководители народного просвещения. Приходилось поэтому смотреть в оба, чтобы не срезаться на каком-нибудь пустяке. Особенно надо было быть настороже с Законом Божиим, которого мы последние годы совсем не касались. Недостаточно было "назубок" заучить курс Ветхого и Нового завета, Катехизис, историю церкви, богослужение, надо было еще отвечать, выражаясь приличествующим предмету стилем.

Люди, считающие себя обладателями истины и имеющие власть навязывать свои убеждения другим, не довольствуются внедрением в умы своего учения. Они ревнивы и по мере усиления своего влияния начинают придавать значение отдельным выражениям, словам и оборотам речи. А так как среди исполнителей их велений преобладают в действительности люди индифферентные, лишь держащие курс по ветру, то ханжество в той или иной степени начинает задавать тон.

Подготовить нас к экзамену Закона Божия взялся священник храма Христа Спасителя отец Иванцов, брат известного настоятеля церкви Александровского кадетского корпуса Иванцова-Платонова, почитаемого в Москве пастыря, и дядя радикально настроенного биолога Н. А. Иванцова, переводчика Спинозы и других авторов. Наш образованный и умный законоучитель пытался совместить, в сущности, несовместимое -- быть на уровне либеральных веяний века и совершать карьеру священнослужителя в годы победоносцевской реакции! Занятия, впрочем, у нас хорошо наладились. Случился только один характерный инцидент, чуть было не поведший к разрыву.

Надо сказать, что мы получали толстые журналы, в том числе и "Вестник Европы". В одном из номеров его появилась повесть Лескова "Полуношники"[2], представлявшая лишь слабо замаскированную сатиру на Иоанна Кронштадтского, его поклонниц и почитателей. Содержащий эту повесть журнал был подан почтальоном перед самым уроком Закона Божия. Не подозревая таившегося в книге яда, мы ее перелистывали, когда вошел батюшка. Красная обложка журнала сразу привела в кипение нашего законоучителя, уже успевшего познакомиться с пасквилем Лескова и вообразившего, что мы нарочно выложили перед ним возмутительную книгу. Обозленный, он захотел перед уроком помолиться и только сейчас, после целого ряда пройденных уроков, заметил, что в классной комнате, о ужас! нет иконы! "Вы, может быть, и крестов на теле не носите?!" -- риторически, как он думал, вопросил батюшка и получил ответ, что, действительно, не носим. Пошел дальнейший опрос: ходим ли к обедне, когда исповедовались и причащались и прочее? Весь урок прошел в наставлениях, какие соблюдать требования благочестия. Мы почитали дипломатические отношения окончательно прерванными, тем более что не имели желания "ставить свечи", "вынимать просфоры" и производить другие обряды, предписанные рассерженным пастырем нашим.

Вечером, прочитав "Полунощников", которых батюшка в беседе с нами тактично совершенно не коснулся, мы поняли его обиду. На следующий урок по нашей просьбе явился Е. Н. Щепкин и договорился с законоучителем нашим, чтобы он ограничился прохождением с нами программы, не заботясь о спасении наших душ.

Экзамен зрелости был экзаменом не только учащихся, но и преподавателей. Начальство по результатам этих экзаменов судило о деятельности учителей и соответственно с этим продвигало их по службе, награждало и проч. Поэтому нервничали экзаменующиеся, но не менее их нервничали и экзаменующие. Обстановка еще усиливала общее напряжение. Письменные работы происходили в актовом зале. Ученики, чтобы друг у друга не списывали, размещались по отдельным столикам, расставленным в шахматном порядке, с широкими промежутками. В проходах ходили учителя. В уборную можно было выходить только поодиночке в сопровождении служителя. Задачи или темы для сочинения составлялись в округе и присылались в гимназию в запечатанных конвертах. Конверт торжественно вскрывался в присутствии всех в начале экзамена. Таким образом, ни ученики, ни учителя не имели возможности вперед узнать, в чем будет состоять письменный экзамен. Недаром прошедшие в юности этот искус под старость признавались, что при дурном настроении им снится экзамен зрелости...

*Сбывши с плеч экзамен зрелости, я почувствовал себя свободным, как никогда. Ничего в жизни не было предопределено, и, казалось, передо мной открыты были самые разнообразные возможности. Это состояние было и необыкновенно и приятно. Не хотелось его чем-либо нарушать. Так интересно было обсуждать разные пути деятельности, не принимая, однако, окончательных решений и ничем себя наперед не связывая. Конечно, так могло продолжаться очень недолго, но лето 1892 года по крайней мере я провел в таких настроениях.

Непосредственно после окончания экзамена зрелости я с Евгением Евгеньевичем Якушкиным проехался на пароходе по Волге из Нижнего в Ярославль, где тогда жил отец Евгения Евгеньевича, престарелый Евгений Иванович. Евгений Евгеньевич хорошо знал свой Ярославль и любил его, и мы с ним любовно осмотрели этот замечательный город.

Для человека со стороны всегда, вероятно, будет оставаться неразрешимой загадкой, как могло в этом заброшенном в лесные дебри оазисе расцвести такое самобытное, изысканное, высокого стиля искусство, при низком уровне культуры кругом в стране. Но что непостижимо для постороннего человека, то, по-видимому, казалось вполне естественным для исполненного любви к своему Ярославлю Евгения Евгеньевича.

Затем, само собой разумеется, меня потянуло к сестре Кате в Сутково и к Николаю Васильевичу Сперанскому в Париж. Ведь им я был обязан постановкой своего среднего образования.