Юра был на гребне, в расцвете - это чувствовалось по всему. Он жил в новом, недавно отстроенном «писательском» доме, имел свою машину, «Победу». И успел уже обзавестись семьей; был женат на Ниночке Н. - известной оперной певице.
- Ой, как у вас голоса похожи! - сказала, всплеснув руками, Ниночка, - та же манера говорить… Да и жесты… Но характеры - это заметно - разные. Что ж, мальчики, выпьем за вашу встречу!
Мы выпили. И потом - еще. И после третьего захода Юра заставил меня рассказать о себе. Рассказ был долгий. И когда он кончился, Юра заметил - задумчиво надув толстые свои губы, вертя в пальцах рюмку:
- Какой сюжет! Какая благодатная тема! Да ведь из этого можно сделать грандиозный роман.
- Ну, уж и грандиозный, - усомнился я, - приключения, блатные авантюры - что в этом серьезного? Развлекательное чтиво… Почти что - сказочка…
- Чудак, - усмехнулся Юра, по-прежнему играя рюмкой (рюмка была граненая, тончайшая, таящая в себе певучий хрустальный звон; впервые за много лет я ужинал среди крахмальных салфеток и хрусталя). - Чудак, ей-Богу. Да ведь эти авантюры - твоя жизнь. Реальная, доподлинная - не высосанная из пальца! Такое «чтиво», такие «сказочки» обычно рождаются в кабинетах. Писатели творят их в муках; изощряются, изобретают ходы… А тут ничего не надо изобретать, только рассказывай. Рассказывай правду. Без фокусов, без литературных штучек. Куперу и Стивенсону, к примеру, без этих самых штучек обойтись было нельзя. У тебя же перед ними великое преимущество. Так пользуйся этим. Эх, мне бы такой материал.
И он со стуком поставил рюмку. Придвинул мою. И наполнил их обе разом, из пузатого, влажно поблескивающего графинчика.
- Не знаю, - пробормотал я со вздохом, - ох, не знаю…
Мне все время казалось, что он говорит со мною не всерьез - попросту успокаивает меня, тешит… В конце концов, что стоит ему - удачливому, добившемуся всех благ - подбодрить заблудшего кузена? Только потом осознал я его правоту, понял, в чем мое назначение. Только потом, спустя годы. А в ту пору я был еще зелен и глуп - эдакий самолюбивый простак! И я не знал еще прозы, не дозрел до нее… И сильно мне мешал этот хрусталь - весь этот блистающий парадный антураж.
- Не знаю, старик. - Я выпил. Крякнул. И утерся ладонью. - Ты, в общем-то, толкуешь о биографии… Но ведь это - еще не литература. Не настоящая литература. О себе каждый может…
- Ну, во-первых, не каждый, - возразил он, - а во - вторых, большая литература, «настоящая», - как ты сказал - она почти всегда создавалась на биографическом материале. Все, в конечном итоге, пишут о себе; о том, что они видели, что твердо знают. Знают по личному опыту! Кто таков, скажем, Печорин? Гарнизонный кавказский офицер - такой же, в принципе, как и сам Лермонтов… Толстой знал салонную жизнь и войну, и об этом писал. Изображать уральских золотоискателей он никогда не стал бы, точно так же, как и Мамин-Сибиряк, бытописатель Урала, - человек простой, провинциальный, бедный - не рискнул бы описывать семейство графов Ростовых. Понимаешь? Вот, то-то. А ты - биография! Это, брат, великая вещь. Она определяет все.
- Но есть ведь и другие примеры, - сказал я.
- Я говорю - о настоящих, - перебил меня Юра. И опорожнив рюмку, хрустнул огурчиком.
- Во всяком случае, - помолчав, сказал я, - обо всем этом пока еще рано думать; я не романист. Я поэт. Поэт, так сказать, чистой воды.
- Ну, правильно, - покивал Юра. - Поэт - а как же иначе?! Ты ведь только начинаешь… Таким путем идут, в принципе, все.
- Начинаю, - натужно выговорил я. - А не поздно ли? Знаешь, как бывает: пришел на вокзал, а поезд-то уже отбыл… В моем возрасте полагается быть зрелым мастером. Тот же Лермонтов, к примеру, в эти годы уже кончал…
- Ну, а Тютчев, Анненков, Крылов? - прищурился Юра. - Или Уитмен. Или Анакреонт - был такой античный лирик. Все они пришли в литературу не мальчиками, далеко нет! И вообще, суть не в том… Конечно, ты малость запоздал. Но ведь в нашем деле главное, не когда, а - как…
- Если бы точно знать - как? - вздохнул я.
- Вот тут-то как раз и нужна профессиональная среда, - поднял палец Юра, - творческие контакты, общение с мастерами. Потолкаешься среди них - многое поймешь.
И снова потянувшись к графину - возгласил:
- Давай-ка за контакты… И вообще - за твой приезд: это ты, во всяком случае, сделал вовремя.
- Нелегально - учти! - сказал я, - нелегально…
- А-а-а, плевать, - отмахнулся Юра. - Ты только не болтай с посторонними, не трепись.
И поворотившись к Ниночке - добавил:
- Знаешь, он чем-то мне напомнил сейчас наших отцов. Когда-то они вот так же воротились из Сибири - один из ссылки, другой с каторги, - и поначалу жили нелегально, прятались, готовились к перевороту…
- Ну, переворот мне вряд ли удастся, - мрачно усмехнулся я.
Я много выпил, и меня развезло, и может быть, именно потому во мне вдруг ожили, всколыхнулись и выплеснулись наружу все мои сомнения, глухие, тайные мысли… Весь этот вечер я казнился, развенчивал себя - и находил в этом какое-то странное, болезненное, мутное удовлетворение.
- История, как ты знаешь, повторяется или в виде трагедии, или в виде фарса. В данном случае, по-моему, - фарс…
- Но ты хотя бы не воспринимай это трагически, - пошутил Юра. И похлопал меня по плечу. - Вообще поменьше самокопаний. И побольше юмора. Делай свое дело! А я тебе помогу.
И потом - задумчивым жестом поправив очки:
- Послушай, если хочешь - я чиркну записочку к одному моему приятелю. Он работает в комбинате «Правда», в молодежном журнале. Парень деловой, толковый. И к тому же, мне лично обязан кое-чем…
- Нет, Юрка, - сказал я, - не стоит. - Я твердо это сказал, с некоторым даже вызовом. - Ты сам-то как пробивался - тоже бегал по Москве с записочками?
- Да нет, - засмеялся Юра.
- Ну, вот и я не буду.
- Но я же тут - свой! Я все в Москве знаю… А у тебя совсем другое положение.
- Ничего, - сказал я. - Как-нибудь. Хочу все - сам!
- А что, я его понимаю, - заблестев глазами, сказала Ниночка. - Я и сама бы - на его месте - так же…
- Пожалуй, - помедлив, проговорил Юра. И посмотрел на меня внимательно. - Пожалуй, старик, ты и прав!
Свободное копирование
