Расставшись с приятелями, я поспешно направился к малине. И вскоре уже стоял, оглядывая знакомую комнату. Подметенная и прибранная, она выглядела теперь более пристойно, чем ночью, и только запах - неистребимый и въедливый дух табака и густого сивушного перегара - напоминал о вчерашнем загуле.
Встретила меня сухая, угрюмого вида старуха и объявила, что хозяина дома нет. Он в отлучке. Ушел по делам. Я поинтересовался - когда же он будет? Она сказала, поджимая губы:
- Кто же его знает! У него такой манеры нет - докладать. Может, счас возвернется, может - вечером.
Я прошелся по комнате, заглянул под лавку; именно туда, как мне помнилось, запрятал я давеча мешок. Заглянул и не увидел его, не нашел. И тотчас же, нахмурясь, поворотился к старухе:
- Я вещи оставлял… Они - где?
- Какие вещи? - она мотнула головой. - Ничего не знаю! - И потом - цедя углом поджатого рта: - Погоди, я спрошу…
Старуха вышла, скрылась за дверью; в коридоре возник торопливый шепоток. Что-то там обсуждали, спорили приглушенно. Что еще за тайны начались? - подумал я недовольно. Голоса бубнили, пересекаясь; судя по всему, один из спорящих был мужчина… Затем дверь отворилась и в комнату ввалился Рашпиль. Темное, изрытое, испещренное крупными оспинами, его лицо было пасмурно, рот кривился, к губе прилип тлеющий окурок.
- Приветик! - сказал он, подрагивая ляжкой, жмуря глаз от дыма, - как дела?
- Помаленьку, - пробормотал я, - полегоньку. Сам понимаешь: какие наши дела?!
- Ну, наши дела одни, а твои - другие… Рашпиль затянулся, пыхнул окурком и щелчком отбросил его в угол. Сквозь дым блеснули желтые его глаза. Вот как он заговорил, - удивился я, - с чего бы это?
- Послушай, - сказал я - тут где-то должна быть моя торба с барахлишком. Ну, помнишь, - которую я вчера оставлял…
- Торба? - спросил он, поигрывая бровями. - Нет, не помню. Какая торба?
Я чувствовал, что затевается какой-то подвох, какая-то гадость - и начинал уже закипать.
- Ты что, шутишь? Да ведь вчера я ее при тебе спрятал. Вот сюда - под лавку!
- Нет, не помню, - повторил он с наглой усмешечкой. - И тебе тоже советую - забыть.
- Что-о? - Я даже растерялся на миг.
- Да, да, - сказал он. - Про барахлишко свое - позабудь! Тут твоего ничего нету, понял? И вообще, потеряй этот адрес.
Кровь бешенства хлынула мне в лицо - пресекла дыхание, пеленою застала взор. Секунду я стоял, вглядываясь сквозь эту пелену в фигуру Рашпиля. Затем шагнул к нему. И в то же мгновение он отпрянул к стене - изготовился, погрузил руку в правый карман…
- Но, но, осторожно, - проговорил он быстро, - не залупайся, не при на рожон!
- Что ты сказал, каналья? - медленно, рвущимся голосом спросил я. - С какой стати я должен - забыть? Почему здесь ничего нет моего? И не шарь в кармане, вынь руку! Что бы там у тебя ни лежало - мне на это плевать. Отвечай - почему? Ну?
- А потому, что ты - не наш, - сказал он, настороженно следя за мной и продолжая, в то же время, скалиться в усмешке. - Ты теперь вне закона, понял? Мы с тобой что хошь можем сделать - нам никто из шпаны поперек слова не скажет.
- Но эти самые тряпки мне как раз и дала шпана! Специально вручила.
- Вручила - но ведь не как блатному!
- Что ж, это верно - замялся я. - И все-таки кодла…
- Что кодла, - отмахнулся он, - Что кодла?! Ну, пожалели тебя урки, посочувствовали. Собрали тряпки на дорогу. А ты что сделал? Приперся с ними в притон…
- Но ты же сам меня затащил сюда! - сказал я возмущенно.
- Что значит затащил? - удивился он. - Намекнул - и только… А пришел ты по своей охоте. Своими ножками.
- А почему ж мне было не прийти?
- А почему ж мне было не воспользоваться этим? в тон мне ответил Рашпиль. - Я ведь знаю: кто ты. И то же самое, ты знаешь: кто я… Для меня лично, ты теперь - фрайер. Не человек, а фрайер, ты понял? Ветвистый олень. Да еще - фаршированный. Такого не выпотрошить - грех.
И тут он произнес фразу, до странности точно совпадающую с тем, что говорил мне Солома:
- Играть надо чисто. Не заметывая, не шустря… А ты заигрался, понял? Подменил масть. Нет, ты понял? Передернул!.. А ведь за это наказывают.
Вот так мы говорили, и я чувствовал: спорить тут, в общем-то, не о чем. Конечно же я сам во всем виноват; передернул, подменил масть. И проиграл, в результате. Этот негодяй - рябая эта рожа - он рассуждает вполне резонно. Он во многом прав! Для уголовников я действительно теперь - вне закона. И сейчас он напоминает мне об этом, дает мне наглядный урок.
Вспьшка прошла, сменилась тяжкой усталостью. И я, погодя, спросил - уже почти спокойно, движимый скорее любопытством, чем гневом:
- Ну, а все-таки, где же мое барахло? Ты куда его подевал?
- Проиграл.
Рашпиль сокрушенно развел руками.
- Нынче утречком. Думал, повезет. Ан нет. Не пошла масть. Ни одной карты данной, все - биты. Это ж надо подумать!
- Так, - сказал я, - что ж, ладно. Прощай, Рашпиль!
И взявшись за дверную ручку, глянул на него искоса:
- Не дай нам Бог когда-нибудь встретиться!
