Это все я припомнил, очнувшись среди ночи в воровском притоне и озирая в смятении дымную, прокуренную комнату, обшарпанные - в ржавых разводьях - стены, и нечистую, смятую постель, и лицо лежавшей рядом, посапывающей девки.
Кто она? - мутно подумал я, преодолевая похмельный морок, морщась от саднящей боли в виске, - как ее звать? Ах, черт возьми, что же это творится? Что я вообще делаю? Я ведь изменяю себе. И не только самому себе - но и Соломе, и всем старым друзьям моим, всей кодле. Кодла поверила в меня, выпустила из когтей… Выпустила - а я сам сейчас лезу обратно. Нет, надо уходить отсюда, спасаться, пока не поздно!
Я слез с постели. Медленно, кряхтя, натянул брюки и пиджак, принялся было разыскивать сапоги - заглянул под стол и задел невзначай стоявшие там пустые бутылки. Они рухнули, дребезжа, покатились со звоном. И тотчас же девка затихла в постели. Заворочалась, всхрапнула смачно. И села, потягиваясь.
- Ты чего это? - спросила она сырым, качающимся голосом, - куда?
- По делу, - сказал я мрачно.
- Так пошто одеваться-то? Вот, чудной! Это ж тут, в коридорчике. Как выйдешь - аккурат за углом.
- Да нет, - поморщился я, - мне в город надо, понимаешь? Срочно надо! А ты - спи.
Но малина уже пробудилась. Скрипнула дверь.
Шлепая босыми ногами, вошел в комнату грузный человек в белье; это был хозяин притона, тот самый барыга, что давеча скупил у меня тряпки. Зевая и почесываясь, он пробасил:
- Отчаливаешь, значит?
- Как видишь, - пробормотал я, натягивая сапог.
- На всю ночь?
- Да.
- Ну, как хошь. Ты город-то хоть знаешь?
- Это неважно. Разберусь. - Я шагнул к вешалке, сдернул с гвоздя полушубок. - Но учти, я завтра загляну - за расчетом. Готовь гроши!
- К завтраму я навряд обернусь. - Он насупился, скребя ногтями волосатую грудь. - Ты бы подождал денька три, а?
- Нет, батя, - усмехнулся я, - не могу. Ждать да догонять - сам знаешь - последнее дело!
Я вышел на улицу - и окунулся в мерцающую светлую темень. Голубое сияние снегов окружило меня, ледяные созвездья расточились над головою. Колючими мурашками пополз за воротник предзоревой морозец. И сразу прозябнув и протрезвев, я заколебался, пожалел о содеянном. На мгновение мелькнула юркая мысль: а не вернуться ли назад, в тепло? Куда мне сейчас идти и что мне делать - одному, в чужом этом, сонном городе? Но тут же я сказал себе: нет, нельзя! Назад уже нет возврата! Я сам выбрал себе такую участь и надо теперь идти до конца.
И запахнув полушубок, упрятав лицо в воротник, я двинулся туда, где маячили вдалеке радужные станционные огоньки.
Было тихо в ночи, лишь звонко похрустывал под подошвами снег, да кое - где, за оградами, бесились - заслышав мои шаги - свирепые цепные псы. "Палки вырежем длинны, тонки, - выплыла вдруг в памяти песня, - от сибирских злых собак".
Свободное копирование
