Мы ехали в Париж через Рейнланд и Кельн, а затем должны были повернуть на юг недалеко от границы между Голландией и Бельгией. На последнем отрезке нашего пути через Германию мы вдруг заметили, как кондуктор в сопровождении людей в военной форме прошел по всем вагонам поезда, опуская оконные занавески и прикрепляя черные щиты, также они приказывали не смотреть в окна. Зажгли тусклый свет, и дальше мы ехали в полутьме. Хотя я была хорошо знакома с такими приемами в военное время, сейчас они вызвали во мне тревогу. Я спросила, что может происходить в этом, казалось бы, мирном уголке Европы. Чувствуя мое волнение, Видкун вышел поговорить с кондуктором.
Через некоторое время он вернулся в наше купе, сел напротив меня и сказал успокаивающим голосом, что нет причин для беспокойства. Мы проезжали Рурский бассейн, богатейший горнопромышленный район в Германии, где производилось вооружение для германского фронта. Несколько месяцев назад он был вновь оккупирован французскими и бельгийскими войсками для того, чтобы предотвратить перевооружение и несоблюдение Версальского мирного договора Германией. Это была лишь необходимая мера предосторожности против шпионов и возможных нападений на поезда и на союзные войска, охраняющие железные дороги. Видкун заверил меня, что все под контролем.
«Какой же он добрый, — подумала я. — Бросил свою работу с важными бумагами для того, чтобы разузнать все это для моего успокоения. Какой же он сильный и надежный человек». Я взяла его за руку, так как была тронута и благодарна ему.
Некоторое время он молча смотрел на меня, не спуская глаз.
— Послушай, Ася, — начал он. — Я должен поговорить с тобой. Ты еще очень молодая. Впереди у тебя такая долгая жизнь. Тебе еще многому нужно научиться. Я решил, что тебе совершенно необходимо окончить университет и получить профессию. Но сначала я хочу отправить тебя в частную школу-интернат для девушек из хороших семей — в Швейцарию или, может, в Англию. Там ты выучишь языки и все необходимое, чтобы поступить в любой университет. Я недавно написал в некоторые из таких школ.
— Постой, — я его перебила. — Почему в Англию или Швейцарию? Почему я не могу учиться дома в Осло?
— Потому что я хочу развестись с тобой, — сказал он абсолютно ровным, бесстрастным тоном, будто заказывал стакан чая. Не понимая ни слова из сказанного им, я спросила:
— Что ты имеешь в виду?
— Мы должны развестись. Я хочу развода, — повторил он.
— Но почему, Бога ради? Скажи мне правду, объясни причину!
— Я хочу развода, потому что ты слишком молода для меня.
Даже после этого мне понадобилось несколько минут, чтобы в полной мере осознать значение этих слов, и меня одолело страшное ощущение, что со мной случилось нечто очень тяжелое.
— Я просто не могу в это поверить! Это неправда! Ты шутишь!
— Нет, я говорю совершенно серьезно, — ответил он, продолжая смотреть на меня, как будто я была каким-то предметом. Наконец его взгляд встретился с моим, и он опустил свои глаза.
— Другой причины нет. Поверь мне, придет время, и ты поймешь, что так будет лучше для нас обоих.
— Но я же не была слишком молода для тебя, когда ты женился на мне.
Я почувствовала себя так, словно сменила одну жизнь на другую, адскую, словно я умерла и неожиданно очутилась в другом мире, где все перевернулось вверх дном. Я находилась в таком глубоком замешательстве, что мне показалось, будто я погрузилась в транс. Я услышала голос Видкуна, он звучал как-то неестественно тихо.
— Я был так влюблен в тебя тогда. Первый раз в жизни я почувствовал, что могу разрешить себе сделать то, чего хочу, не боясь последствий. Все это теперь должно измениться.
В своей жизни я редко плакала, но теперь слезы полились рекой, и я рыдала без остановки, в то время как наш катившийся механический гроб неустанно нес меня в неизвестное будущее. Время от времени я закрывала глаза, пытаясь приостановить льющиеся слезы и дать себе временный отдых от всего окружающего меня.
Видкун не сделал ни малейшей попытки успокоить меня, объясниться или хотя бы предложить мне стакан воды. Было что-то совершенно бесчеловечное в его внешнем безразличии. Хотя я чувствовала себя совершенно изможденной, я все же не была такой безжизненной, как этот человек, неподвижно сидящий напротив меня с равнодушным лицом. Быть может, он заставлял вести себя таким образом, чтобы не поддаться собственным чувствам? Возможно, с ним случилось что-нибудь такое, что теперь затронуло и меня таким ужасным образом?
Несмотря на мою юность, а также на то, что я не подозревала ничего особенного, я все же не была настолько наивной, чтобы не знать, что если женатые люди разводятся, как это иногда происходит, всегда существует какая-то веская причина: недовольство, ссоры или конфликты, чего у нас с Видкуном никогда не было. Я также знала, что для развода нужно подавать в суд специальное заявление, а затем ждать судебного решения. Теперь не только мой брак, но и все принципы морали, и правила поведения, внушенные мне с самого раннего детства, были так жестоко и без каких-либо оснований отброшены этим человеком, которого я считала образцом порядочности и доброты.
Мучительно медленно наш поезд наконец достиг Кельна, где мы должны были остановиться на несколько часов. Видкун настаивал на том, чтобы мы следовали его плану и посмотрели достопримечательности этого города. Но я была не в состоянии встречаться с кем-либо или осматривать что-нибудь, поэтому я отказалась идти с ним, но он не разрешил мне оставаться одной в поезде. Мне пришлось умыться холодной водой, надеть темные очки, чтобы скрыть распухшие, покрасневшие глаза, и последовать за Видкуном.
Он повел меня в ресторан, но я не могла ничего ни есть, ни пить. Его спланированный визит в Кельнский собор также не удался, потому что его закрыли на ремонт. Мне было безразлично. Я только хотела, чтобы меня оставили в покое. Слезы беспрерывно текли из моих глаз. Для меня великий и старинный город Кельн стал кладбищем моего счастья и молодости.
Свободное копирование
