В госпитале меня ждала неожиданность. По всему городу были расклеены объявления за подписью супрефекта, в которых предписывалось всем лицам, не имеющим постоянного жительства в Сент-Амане, иначе говоря, беженцам, покинуть город в течение суток. Огромная толпа уже теснилась у здания супрефектуры. Каждый беженец желал лично увидеть супрефекта и переговорить с ним. Большинство вообще не знало, куда деться; в Сент-Амане они кое-как устроились… Мысль о возвращении в Париж почему-то всех пугала.
К подъезду супрефектуры подкатил германский военный автомобиль. Из машины вышли два подтянутых высокомерных немецких офицера. Вместе с ними был супрефект, который казался их пленником. Его помятое, не первой свежести лицо было бледнее обычного, мундир выглядел особенно поношенным рядом с чистенькими, новенькими мундирами немцев, и даже золотые листья дуба на его фуражке вдруг как-то потускнели. Он быстро пробежал в свой кабинет в сопровождении немцев. Спустя некоторое время супрефект вышел, и толпа тотчас окружила его. Мне кое-как тоже удалось пробиться и поговорить с ним о деле.
Я рассказал супрефекту о положении раненых в госпитале, где не было ни врачей, ни сестер, никого, кроме нас. Он с полным безразличием и, казалось, с трудом понимая, о чем идет речь, выслушал меня. Когда я замолчал, он встрепенулся.
— Вы должны уехать, приказ вполне ясен. Приказ этот не мною дан, я здесь теперь ничто…
Позже я узнал, что он лгал. Германские власти ему никакого приказа не давали, он сам добился его у них по просьбе местных буржуа и торговцев, опасающихся, что из-за наплыва беженцев в городе иссякнет продовольствие. Продукты уже начали понемногу исчезать из магазинов.
Оставалось одно — уезжать. Я мог бы поехать на розыски моей семьи. Мои сотрудницы, обе парижанки, также должны были уехать. Раненые оставались вообще без всякого присмотра.
Мои спутники, жившие у владельца гаража, упаковали вещи, тепло распростились с хозяевами, которые ничего не хотели взять с них за постой. В конце концов мы уговорили их принять деньги. Затем уселись в машину, я нажал на педаль…
И тут произошло нечто невероятное. На улице послышались какие-то восклицания, крики, во двор вбежала девочка, дочь хозяина, и бросилась ко мне:
— Доктор, доктор, ваша дочь здесь! И действительно, вслед за ней во двор вкатила на велосипеде моя дочь. Ее трудно было узнать, так она загорела и похудела за эти дни. В этой войне миллионы людей потеряли своих близких. Они поймут поэтому то чувство, с каким я встретил дочь, пропавшую без вести больше десяти дней тому назад. Владелец гаража и вся его семья плакали, глядя на нас, а у меня не хватало слов, чтобы выразить все, что пережили мы за дни разлуки. Если бы я знал тогда, что меньше чем через год я опять потеряю и дочь и жену и на этот раз ничего не буду знать о их существовании в течение трех лет!
Появление дочери в Сент-Амане в тот момент, когда мы собирались уезжать, было подлинным чудом, счастливой развязкой, которая бывает только в трогательных романах. Дочь наскоро рассказала все, что произошло с ними за эти дни. Машина испортилась, дочь, тогда еще неопытный водитель, не знала, как помочь беде. Проезжавшие мимо солдаты несколько раз чинили машину и в конце концов совсем ее поломали. Грузовик военного эшелона, ехавшего в Тулузу, взял машину на буксир, и моя семья доехала до города Вильнёв-сюр-Шер, где и вынуждена была остаться. В дороге во время налетов германских самолетов им пришлось не раз выскакивать из машины и прятаться в лесах. В Шатонефе моя семья решила дальше не ехать, хотя солдаты и говорили, что довезут машину до самой Тулузы. Одна местная работница приютила мою семью, школьную кухарку и всех ребят. Но пришли немцы, и никого из Шатонефа не выпускали. Дочке удалось достать велосипед у местного крестьянина, и вот она прикатила к нам, в Сент-Аман, в надежде разыскать меня. На улице в Сент-Амане она встретила прислугу одной нашей знакомой, и та указала ей, где мы остановились. Такова была вкратце эта история.
Интересно отметить, что германские власти теперь разрешили всем французам свободно передвигаться по стране без пропусков.