Вступление - 1

Александр Рубакин

В водовороте событий

Вступление

Февраль 1941 года. Долгий зимний вечер. Темно и холодно, темно и голодно. Льдом веет от мертвых радиаторов отопления. Наглухо закрыты ставни окон, плотно затянуты занавески. На улице темно, так темно, как бывает только на море, в бурю, в непроглядную осеннюю ночь. Лишь изредка слышны тяжелые шаги немецкого патруля. Их не спутать ни с какими другими шагами. Гитлеровец, даже если он один, всегда шагает в ногу с кем-то, как будто по команде.

Кафе и рестораны закрыты с десяти часов вечера. Из окна, если погасить свет в комнате и отодвинуть занавески, можно увидеть порой неясный силуэт прохожего; поблескивает синий свет «затемненного» электрического фонарика. Белеет краска на краях тротуаров и поворотах улиц, на черных стволах деревьев, на фонарных столбах. Так живет теперь вся Европа, Европа 1941 года.

Порой слышен грохот германского военного автомобиля — на фарах две щелочки, из которых брызжут струйки кажущегося невероятно ярким света. Пыхтя, тянутся по асфальту грузовики и бронетранспортеры. На них смутно вырисовываются черные фигуры людей в шлемах, с винтовками. Боязливо скользит велосипедист, бросая синий дрожащий свет фонарика на мокрый асфальт. Дома, как скалы в ущелье, стоят черные, безглазые, мрачные. Город молчит, молчит вся Франция. Она прячется в нетопленых квартирах, за ставнями, за занавесками, чтобы не видеть врага, не видеть своего трагического бессилия. Но люди не спят. Накинув на себя пальто или одеяло, обступив приглушенный радиоприемник, французы жадно слушают звуки родной речи, доносящейся из-за рубежа. Голос надежды нарушает молчание Франции.

Таков Париж, Париж зимою 1940–1941 гг.

Еще год назад он был полон людей, бурлил жизнью. Поток автомобилей захлестывал узкие улицы и широкие авеню, разбегаясь ручьями по окрестностям.

Кто мог бы тогда представить себе Париж без толпы и без автомобилей, без едкой и остроумной ругани шоферов?

Войну, начавшуюся осенью 1939 г., перестали принимать всерьез. Раз навсегда решили, что эта война — странная, чудная (непереводимое французское выражение — «drôle de guerre», означающее одновременно и «странная» и «забавная»). Порешив так, как будто успокоились. Неизвестно было, почему началась война и чем она может кончиться. С фронта не сообщали ни о действиях французов, ни о движении врага. Не было ничего из того, чем во Франции люди жили и волновались четверть века назад, в ту страшную войну, которую помнила Франция, потому что еще живы были те, кто тогда воевал.

Правительство как будто не знало, что делать — так казалось многим. Война была не с теми, с кем хотелось бы воевать тогдашним правителям Франции. Обрекая фронт на бездействие, они воевали с собственным народом. Правительство Даладье создало бесчисленные концлагеря и сажало в них своих же граждан, расправлялось с патриотами, с непокорной Францией Народного фронта.

Летом 1940 г., в один месяц, Франция рухнула. Если солдаты еще сражались, то внутренне страна принуждалась к капитуляции. От Лилля до Парижа, от Бреста до Дижона Франция стала германской провинцией. Она потеряла все, что имела, все, что приобрела за последнюю четверть века. Больше того, ее традиционному историческому престижу был нанесен удар, который тогда многим казался непоправимым.

Все это произошло неожиданно для французского народа, а главное, так бесславно, что сами французы отказывались понимать, как могла Франция дойти до национальной катастрофы.

Привыкший к победам, уверенный в своей силе и величии, французский народ еще никогда в истории не знал полного порабощения. Бывали поражения и неудачи, но Франция оставалась Францией, сохраняла независимость, сохраняла территорию не попранной иноземными врагами.

Как же произошло это падение Франции? Было бы наивно упрощать смысл событий, говорить только о военном поражении, в котором повинна кучка предателей. Кто позволил предателям безнаказанно творить свое черное дело? Как удалось врагам восторжествовать над духом, над волей народа?.. Понадобилось ведь немало времени, чтобы народ воспрянул и Франция вновь обрела самое себя.