Беседы на Николиной Горе - 1

НЕДОСКАЗАННОЕ…

За восемь лет, прошедших со времени первого издания воспоминаний «Язык мой — друг мой», мы с Ингой, моей женой, получили немало отзывов о них. Не обошлось и без критики. Так, советник Л. И. Брежнева, ныне уже покойный, А. М. Александров-Агентов передал мне в устной форме через моего сына свое недовольство той откровенностью, с которой я рассказал о последних годах работы со стареющим Леонидом Ильичом. А друзья и близ - кие упрекнули меня в том, что я почти не затронул в мемуарах очень интересный, с их точки зрения, заключительный период моей службы — период дипломатической работы в ООН — и опустил подробности нашего с женой пятилетнего пребывания в США.

Недавно старший сын Инги, журналист Александр Липницкий, вызвался разговорить нас с женой об этом американском отрезке нашей жизни. На ваш суд предлагается литературно обработанная запись наших с ним бесед, а также эссе «А нам было хорошо…». Наверное, для интересующихся большой политикой данное добавление вряд ли будет значимым. Однако, исходя из сегодняшнего повышенного интереса к частной жизни известных людей, этот  «постскриптум», думаю, все же найдет своих читателей.

В. М. Суходрев  

Беседы на Николиной горе

Александр Липницкий:  Простому обывателю работа переводчиком у первых лиц государства представляется невероятно ответственной, но при этом не требующей дипломатического дара, приложения самостоятельных усилий в сфере дипломатии, то есть работой, что называется, «на хозяина». Действительно ли это так? И в связи с первым вопросом — второй. После многих лет переводческой деятельности вы в 1989 году получили пост в Секретариате Организации Объединенных Наций в Нью-Йорке. Потребовала ли от вас новая должность проявления, помимо переводческих, каких-то иных профессиональных качеств? Если да, то каких и как вы с этим справились?

Виктор Суходрев:  Всю жизнь я любил профессию переводчика, получал от своей работы абсолютный «кайф». Это факт. Вместе с тем я признавал за собой определенные организаторские способности. Например, под конец моей службы в Бюро переводов, где трудился до 1966 года, я заведовал английской секцией, у меня в подчинении были 4–5 человек. То есть руководящую административную функцию я уже как бы выполнял. Затем перешел на работу во Второй Европейский отдел на должность советника и через какое-то время стал заместителем заведующего этим отделом, соответственно прибавились административные обязанности: я, скажем, начал больше читать и составлять шифрованные телеграммы, справки или редактировать материалы, подготовленные младшими сотрудниками. Следует отметить, что до этого, занимая более низкие должности, работая исключительно переводчиком, я, в отличие от многих дипломатов младшего звена, например от референта или атташе, которые только бумаги носят туда-сюда, также читал кучу соответствующих документов, потому что готовился к той или иной дипломатической встрече: переводить, не зная, о чем будет разговор, не зная сути, не зная деталей темы, переводчику на высоком политическом уровне просто нельзя. Таким образом, в плане выполнения административных функций я вступил на руководящий пост в значительной степени более подготовленным, чем те, кто, начав свою карьеру младшим референтом, затем дослуживался до советника. Мои коллеги, другие переводчики, которые переходили на службу в какой-либо политический или территориальный департамент, были также хорошо подготовлены в этом отношении.

A. Л.:  Можно ли сказать, что вы «переросли» работу переводчика? Если бы судьба так распорядилась, и вы продолжали работать в качестве переводчика у российских лидеров — Ельцина и даже Путина, вы бы сами себе не казались каким-то анахронизмом? Есть ли у переводчиков первых лиц государства возрастной профессиональный предел?

B. С.:  Есть, конечно. Как и у представителя любой профессии.

Переводчик на высоком политическом уровне — очень серьезная, ответственная должность, и никакого комплекса неполноценности она не вырабатывает. Правда, если только не думать, что ты какой-то слуга, прислужник… Но в моем случае такого и быть не могло. Необходимо самому осознать, что должность эта, повторюсь, весьма ответственная и что все, кто сидит по ту сторону стола переговоров или в зале, а тем более многомиллионная публика у телевизионных экранов, ничего не понимают из того, что говорит твой руководитель на чужом для них языке, какой бы блистательный оратор он ни был, а понимают только тебя, переводчика, и только ты можешь донести до них смысл сказанного представителем твоего государства.

Однако наступает момент, когда эту должность «перерастаешь», в том смысле, что она становится, можно сказать, почти невмоготу. Кроме того, с возрастом реакция слабеет, это тоже правда. Когда Хрущева «убрали», ему было 70 лет, но Никите Сергеевичу тогда казалось, что он может еще работать и работать. Мне сейчас 74 года, и я уже не смог бы успевать, например, за нынешним нашим президентом. Я уже не в силах так напряженно работать, как раньше — по 4–5 часов подряд.

A. Л.:  Очевидно, что в роли переводчика вы в годы холодной войны испытали немало трудностей, невольно участвуя в политических дебатах руководителей сверхдержав, в том числе на заседаниях ООН. Наверняка вам приходилось сглаживать острые моменты. Существенно ли изменилась атмосфера в ООН с появлением на международной арене М. С. Горбачева?

B. С.:  К 1989 году уже не было системы абсолютного противостояния: если Америка «за» — значит, Советский Союз «против» и наоборот. Началось плодотворное сотрудничество в сфере ликвидации некоторых международных кризисов в различных точках земного шара: Сомали, Ангола, Юго-Восточная Азия, Индия, Пакистан и так далее. Наступил этап, когда никакие вопросы не выносились, например, на обсуждение открытых заседаний Совета Безопасности, прежде чем они не были оговорены и обсуждены во всех деталях за закрытой дверью. Обсуждение проходило в рамках двухсторонних переговоров в одном из посольств, или в Москве, или в Вашингтоне (я говорю только о США и СССР, но это касалось и других стран). Потом проводились негласные консультации, на которых присутствовали послы, все члены Совета Безопасности, как постоянные, так и непостоянные, но на которые не допускались ни журналисты, ни представители других государств. Это были абсолютно закрытые консультации. Принятое в результате таких переговоров единое решение выносилось на обсуждение открытого заседания Совета Безопасности. Короче говоря, право вето (принцип единогласия постоянных членов Совета Безопасности), закрепленное в 1945 году, когда была образована Организация Объединенных Наций и утвержден ее Устав, старались не использовать. Заседания становились, можно сказать, скучными, потому что все знали — серьезных разногласий не будет. Худшее, что могло произойти, это если Китай или Советский Союз воздержатся. Но и в данном случае резолюция проходила. Одним словом, стали изменяться процедурные аспекты деятельности ООН, начался процесс адаптации механизмов и методов работы этой организации к новым условиям.