Совещание разбилось на 7 комиссий, выбиравших каждая своего председателя, секретаря и докладчика, представлявшего общему собранию итоги комиссионной работы.
Я попал в четыре комиссии: об осуществлении активного и пассивного избирательного права, о выборах на окраинах, о системах избирательного права и об избирательных списках и их обжаловании. В последней комиссии я был докладчиком, а в комиссии о выборах на окраинах, позднее переименованной в комиссию об окраинах и избирательных округах и увеличенной в числе, был избран секретарем при М. М. Винавере, председателе. Своим избранием в наиболее ответственные комиссии я был обязан, конечно, не личным своим качествам, а положению представителя ПСР. Тем не менее, скажу без лишней скромности, что я был и в числе более активных членов совещания.
В совещании сложилась в общем деловая и дружная обстановка. Авинов со своим штатом образцово поставил технику составления докладов и печатания стенографического отчета и "Известий" совещания. Мы сходились иногда по три раза в день в различных залах великолепного Мариинского дворца, и постепенно установилось профессиональное или коллегиальное содружество. Когда комиссии собирались днем, нас угощали чаем с лимоном и тонкими ломтиками черного хлеба. Чай сервировали в изящных китайских чашечках, но "дефицитного" сахару не давали. Моим соседом часто оказывался историк Лаппо-Данилевский, тихий, чинный, благообразный. Он приносил с собой в целулоидной, из-под зубного порошка, коробочке мелкие кусочки колотого сахару. Прежде, чем самому взять, он неизменно предлагал соседям. Я оценил его воспитанность и жертвенность, но находил в себе мужество отказаться и пил свой чай без сахару.
Профессора-специалисты принадлежали все к умеренному лагерю и держались особняком. Все они были чрезвычайно корректны и в речах, и в личном общении. Официальнее других держался Николай Иванович Лазаревский - тощий и подобранный, он и в Особом совещании был скорее чиновником, чем профессором. Проще всех держался Владимир Матвеевич Гессен, - первоклассный ученый и превосходный лектор. Когда я ему признался, что отказался ехать в Петроград магистрироваться, потому что боялся его, как экзаминатора, он замер на тротуаре, по которому мы шли, и стал громко и неудержимо хохотать:
- Вы меня испугались?.. Меня?.. Он делал два шага и снова повторял то же, хохоча и сотрясаясь всем своим грузным корпусом.
Агрессивнее других выступал Маклаков и особенно его друг Аджемов, порою снижавший уровень дебатов. Исключением был, конечно, Козловский, Мечислав Юльевич, представлявший большевистскую партию и получивший вскоре малозавидную известность в качестве посредника по финансированию большевиков из немецких средств. Первое же его выступление было вызывающим. Оно было направлено на опорочение личного состава совещания: имущие классы имеют в нем "несомненное и явное большинство", доказывал Козловский.
Имущие представлены 36%, а трудящиеся - всего 30%, Совещание, поэтому, антидемократично. Его одного за всё время остановил председатель за некорректное выражение. А 7-го июля, одновременно с предписанием правительства об аресте Ленина, Зиновьева и Каменева, Козловский был лишен правительством звания члена Особого совещания и надолго исчез с моего горизонта.
И левые члены Совещания не были близки друг другу. Мы не составляли особой "фракции" и выступали каждый от своей группы, часто споря друг с другом даже с кафедры.
Обратился ко мне однажды Владимир Абрамович Канторович, представитель еврейского Бунда:
- Когда же, наконец, вы уберете этих предателей, Ленина, Троцкого и компанию?
- Почему "вы", а не "мы"? - естественно заинтересовался я.
- Потому что это ваше дело, эс-эров.
- А ваше? Что будете вы делать?..
- Мы, мы будем вам сочувствовать.
Очень умеренный социал-демократ, работавший в "Днях" вместе с Потресовым, Ст. Ивановичем, Загорским, Канторович и в 17-ом году не мог еще отрешиться от мысли, что "мелко-буржуазные" эс-эры самой историей предопределены расчищать дорогу для восходящего на историческую арену пролетариата.
Свободное копирование
