Основы марксизма-ленинизма

Основы марксизма-ленинизма

Вернусь, однако, к временам ОМЛ, т. е. к двум младшим курсам – на Моховой.

Основным нашим учебником был «Краткий курс истории ВКП(б)». Странно мне думать, что младшее поколение моей нынешней страны о нём могло и не слыхивать. Для моего поколения это была священная книга, Библия. Как для более поздних, но аналогичных цивилизаций – цитатник Мао или «Рух-нама». Сакральный характер этой книги был связан уже с её происхождением. Авторы её не указывались, но священное предание утверждало, что автором был сам Сталин. Тот факт, что при этом Сталин был одновременно и главным героем книги, удостаиваясь самых высоких оценок, только подчёркивал особый её характер. Люди, ещё помнящие Библию, могли почувствовать аналогию с «Пятикнижием» Моисея. (Кстати, аналогичной была ситуация с другой сакральной книгой – «Иосиф Виссарионович Сталин. Краткая биография», которую, по слухам, он тоже написал сам).

Курс – во всяком случае, в своей первой, дореволюционной части – был структурирован по партийным съездам, о каждом из которых следовало знать уйму сведений: помимо времени и места проведения (это само собой), ещё и повестку дня, расстановку сил, против кого и по каким вопросам велась борьба и т. п.

Но главное время при изучении идеологических дисциплин занимало другое – подготовка к семинарским занятиям. Целью этих занятий было изучение «первоисточников», т. е. трудов четырёх классиков марксизма-ленинизма. К каждому следующему семинару нам вручалось несколько аккуратно распечатанных страничек, содержащих план занятия (т. е. основные вопросы) и список литературы страниц на 100, а то и больше. Литературу это надлежало не просто прочесть, а законспектировать, и преподаватель мог проверить твои конспекты.

Были простые способы минимизировать труд по подготовке к семинарам. Выработалась традиция либерального поведения преподавателей. Создавалась видимость, что такие семинары – дело совершенно добровольное, и студенты изучают марксизм-ленинизм в силу собственного интереса. Потому и отвечать полагалось добровольно. Преподаватель спрашивает: «А кто хочет осветить такой-то вопрос?» – и кто-нибудь из студентов немедленно поднимал руку. Форма удобная. Как правило, студенты заранее распределяли вопросы между собой, конспекты переписывали друг у друга и тому подобное.

Только не я. Мои принципы не позволяли заявить, что я хочу изложить нечто по истории партии, потому руки никогда не поднимал. Проходило три, четыре недели, все уже ответили по несколько раз, а я молчал. Преподаватель безуспешно намекал, и, наконец, не выдерживал: «Ну, на этот вопрос нам ответит Белецкий». Тут уже я вставал: «В труде таком-то Ленин пишет…» – и дальше по анекдоту, где еврей-муэдзин провозглашал мусульманский символ веры: «В Коране сказано, что нет Бога кроме Аллаха и Магомет – пророк его». (Вроде как молитва, а на самом деле простое цитирование). Из принципиальных же соображений я не хотел списывать конспектов и делал их все сам. В результате я оказывался в проигрыше во многих отношениях: должен был быть готовым к ответу на любой вопрос, тратил на конспектирование в несколько раз больше времени, чем мои товарищи, и при этом был на самом худшем счету у преподавателей. И не зря – они чувствовали во мне противостоящее им начало. Само же конспектирование «первоисточников» вспоминается мне как сплошной кошмар – оно занимало едва ли не столько же времени, сколько занятия по всем остальным предметам.

Между тем, занятия по истории ВКП(б) не были для меня совсем бесполезными, несколько расширив мой кругозор. Я писал, что в школе у меня претензии были только к Сталину – дескать, была такая справедливая революция, потом умер Ленин, к власти пришёл Сталин и установил террористический режим. А теперь я поневоле поближе познакомился с Лениным – в оригинале. Едва ли не первой его работой, которую я частично прочёл, была «Кто такие друзья народа и как они воюют против социал-демократов». После первых нескольких страниц меня взяла оторопь – от нетерпимости, грубости, неуважения к своим оппонентам. Причём к кому – не к проклятому царскому самодержавию, а к продолжателям традиций вчерашних народников, которых сам я привык уважать. Я привык, что так пишут современные мне советские идеологи, но от Ленина такого не ожидал. Так и напрашивались слова Куприна: «те слова, которые … мог выдумать узкий ум иноков первых веков христианства». Этот «узкий ум иноков первых веков» так и остался для меня характеристикой ленинского стиля полемики. Соответственно вырисовывалась и ленинская партия – маленькая секта догматиков с тем же «узким умом», постоянно раздираемая идейными склоками на тему – кто более правильно применяет Маркса в современных условиях и кто по этой причине более вправе вести за собой партию.

Вообще я, пожалуй, несколько упростил и осовременил – к такому пониманию я шёл долго. Но начал путь уже тогда, в связи с изучением истории ВКП(б) . А дальше за этим последовала переоценка и самой революции, и ленинского периода советской истории. Но такая переоценка происходила уже много позже.

(Кстати, подобный обратный эффект от изучения текстов «основоположников» я наблюдал позже, на диамате, при знакомстве с «Диалектикой природы» (или «Анти-Дюрингом») – и уже на только на себе. Многие студенты-математики недоумевали, сталкиваясь с глупостями, которые Энгельс с присущим ему апломбом изрекал на математические темы. Здесь идеологическое руководство проглядело – нельзя было с такими текстами, возведёнными в ранг высшей мудрости, знакомить математиков).