Как мы жили

Как мы жили

Зажили мы одной семьёй – так что я очень скоро стал считать, что живу с близкими родственниками. Евгения Сергеевна сразу же стала для меня тётей Женей, и я как-то даже забывал, что она мне не родная тётя. Конечно, настоящая тётя, причём очень любимая. Ещё в моей новой семье было два сына тёти Жени и её мама, называемая Бабушкой. Тётя Женя родилась в 1913 году, так что к моменту нашего знакомства ей было около 38. Сыновья были от разных отцов, о которых я что-то слышал, но без подробностей. Старший сын, Андрей, был на год младше меня и учился в 8-м или 9-м классе. Младший, Сашка, только поступил в школу. Бабушка была совсем старенькая, ласковая, пока не раздражалась, и не очень ориентирующася в действительности. Мы все, кроме Бабушки, жили в комнате, которую я описал. Как-то пристроили кровать для меня. Сашка, будучи ещё маленьким, помещался на каком-то сундучке. А Бабушка проводила основное время и спала в крошечной каморке без окон, выходящей в нашу комнату.

В квартире были ещё две маленькие комнаты – не больше нашей, в которых жили две старших сестры тёти Жени – тётя Лиза и тётя Вера, со своими детьми. Обе они тоже были без мужей, и каждая имела тоже по двое детей. Жили мы с ними вполне по-добрососедски, но всё же на некотором расстоянии. Тётя Женя потом со смехом рассказывала, что сёстры, узнав о новом жильце, назвали её сумасшедшей. Конечно, основания для этого у них были.

Моя новая семья вспоминается мне как идеальная. Конечно, главная заслуга в этом принадлежала тёте Жене. Она была простой женщиной, без особого образования, всю жизнь работала, поднимала семью, сейчас была рабочей на заводе. А характером тётя Женя обладала редким, делающим общение с ней исключительно лёгким и радостным. Первыми бросающимися в глаза её чертами были доверчивость и открытость. Только начиная с нею общаться, ты чувствовал, что она тебе верит, видит в тебе хорошего человека, готова тебе помочь, и ты так же начинал относиться к ней. И такая исключительная, свойственная очень немногим готовность прийти на помощь, которая проявилась при знакомстве со мной. Кто ещё был бы способен так ввести незнакомого мальчика в свою семью, в дом, где самим не хватает места? Была ещё в тёте Жене какая-то детскость. Хотя бы в том, как она мгновенно могла отключаться от изрядно тяжёлых условий жизни и радоваться какой-то возникшей приятной мелочи – билету в кино, а то и просто доброму слову. Как её было легко раззадорить: только что падала с ног от усталости – и вдруг начинает веселиться вместе с нами. Замечательным свойством тёти Жени была полная, редкая в нашем мире бесконфликтность. Конфликты между людьми, близко общающимися, прежде всего, в семье, возникают обычно из-за придирок по пустякам, из-за претензий друг к другу, из-за свойственной столь многим потребности перенести на других своё дурное настроение – тётя Женя ко всему этому была совершенно не способна. Это доходило у неё до крайности – она как будто совсем не умела ничего требовать. Для меня последнее свойство было идеальным условием общения с людьми.

Можно было ожидать, что при такой нетребовательности матери дети вырастут совершенно распущенными и разболтанными. Но нет. Андрей при предоставленной ему самостоятельности вырос подчёркнуто степенным, положительным и рассудительным. Очень заботился о маме, как бы снисходительно относясь к её несерьёзности. Так и представляю, как она вдруг начинает беспричинно веселиться, а он пытается её урезонить: «Ну, матушка, матушка». Единственным, что несколько противоречило описанному мной образу, была заметная несобранность. Он очень легко мог заговориться, а потом спохватиться, что опаздывает в школу, начинал лихорадочно метаться и собираться. Это было почти ежедневным явлением и каждый раз очень веселило нас, остальных.

Сашка же по молодости лет нередко шалил и бывал плохо управляем, за что заслуживал тычки от старшего брата. Я обычно в таких случаях вставал на его защиту и пытался его урезонить более гуманными методами. Это мне неплохо удавалось, потому что я пользовался у Сашки большим авторитетом и вообще он проникся ко мне добрыми чувствами. Так что довольно скоро я стал едва ли не главным его воспитателем. Вообще у меня была к нему некоторая слабость. Он был славным пацаном, и его добрые свойства с возрастом проявлялись всё ярче. А вырос совсем хорошим человеком, о чём речь впереди.

С обоими мальчиками у меня сложились вполне братские отношения. Они воспринимали меня как старшего брата. Даже для Андрея, не слишком отличавшегося от меня по возрасту, я был человеком авторитетным – ещё бы, уже студент, да ещё самого МГУ. Мы с ним вели беседы на самые разные темы, а тётя Женя и Сашка, как люди менее образованные, прислушивались. Например, обсуждали творчество Маяковского, большим почитателем которого был Андрей, или Есенина. Не помню, чтобы мы детально обсуждали политические темы, хотя своего скепсиса по отношению к официальной идеологии я не скрывал. Андрей же был ортодоксальным комсомольцем.

В общем, наши отношения характеризовались полной гармонией. Грешно сказать, но я чувствовал себя здесь более гармонично, чем в своей семье. Прежде всего потому, что был совершенно свободен. Я жил, подчиняясь только своему внутреннему голосу, и никто не требовал от меня большего. Более того, я чувствовал, что именно такое поведение нужно от меня другим людям, и именно этим я приношу им радость и пользу. Да, да, именно пользу. Мне казалось и кажется, что моя жизнь в этой семье была как-то нужна и ей, что я приносил что-то, что они до тех пор не имели: больше выхода в мир, интересные разговоры, какой-то положительный эмоциональный настрой.

Конечно, ни о каких отношениях в форме платы за жильё и речи быть не могло. Когда я заикнулся об этом при первом визите, тётя Женя замахала руками: какая плата, будешь участвовать в расходах, сколько сможешь. Так мы и стали жить.

Свои доходы университетских лет я запомнил: 290 рублей стипендии (плюс 25%, когда получал повышенную) и 300 в месяц присылают родители. (Это было до «денежной реформы» 1961 г. Таким образом, в переводе на «новые» рубли, ходившие до начала 90-х, всего я имел 59 рублей. Конечно, цены были поменьше, так что купить на них можно было больше, чем на те же 59 рублей в 60-е, 70-е и тем более 80-е годы). Основную часть этих денег я отдавал тёте Жене в общий котёл. Оставлял кое-что себе на мелочи. Прежде всего, святым делом было посещение кафе-мороженого в день получения стипендии; ещё пару дней после этого я покупал мороженое на улице. Ах, где теперь это замечательное мороженое! Опять же после стипендии или денежного перевода приятно было побаловать домашних каким-нибудь тортиком – это их всегда радовало. Или купить на всех билеты в кино. А ещё каждый месяц нужно было пройти по букинистическим магазинам.

Жили мы небогато. И жизнь наша была довольно безалаберной. О еде вспоминали тогда, когда наступало время поесть, и тут зачастую оказывалось, что запасы кончились, да и с наличными негусто. Как-то начинали выкручиваться. Кто свободен, принимался за приготовление еды. Конечно, чаще всего это доставалось тёте Жене, но и мы с Андреем, а понемногу и Сашка, не отлынивали. (Для меня это было внове – дома мне подавали всё готовое).

Вот я представляю себе, как прихожу после университета домой. Там как раз собираются ужинать. Нужно сварить картошку, она дома есть, а вот за сосисками нужно сбегать в магазин. Тётя Женя наскрёбывает какие-то рубли, я бегу в магазин, а Андрей принимается чистить картошку. Потом садимся за стол, болтаем, шутим, подначиваем друг друга.

А то утром я ставлю на плиту макароны, а сам принимаюсь за какую-то книгу или учебник. Через час с чем-то в комнату в дверь стучится тётя Вера и сообщает, что наша кастрюля сгорела. После этого ещё долго все весело вспоминают этот случай.

Или раннее утро, тётя Женя приходит после ночной смены. Работа у неё тяжёлая – на каком-то горячем производстве. Приходя, валится с ног, на неё страшно смотреть. Мы с Андреем, насколько можем, стараемся её обслужить и поднять настроение. И это таки удаётся. Вот она уже смеётся, рассказывая какую-то историю.

В общем, при нашей бедности мы жили совершенно беззаботно, как птицы небесные, «ако не сеют, не жнут». И как-то не замечали трудностей, например, тесноты в комнате. Это всё тоже мне очень нравилось и соответствовало представлениям о правильной жизни: жить скромно, ограничиваться малым, не стремиться к лишнему, не слишком заботиться о материальном.

Приводил я к нам домой своих университетских друзей-приятелей, ребят и девушек, и все они тоже легко сходились с тётей Женей. А мне потом выражали своё восхищение ею, поражаясь замечательной атмосфере нашего дома. Тётя Женя любила принимать этих гостей. Связи её с некоторыми из них сохранились ещё надолго и после того, как я оказался далеко от Москвы. А кое-кого унаследовал и Андрей. Через несколько десятков лет я с удивлением узнавал, что он продолжает видеться и дружить с некоторыми из моих старых приятелей и приятельниц, которых я сам давно потерял из виду.

Расскажу и о развлечениях, которые мы иногда устраивали себе. Больше всего запомнились выходы на каток. Каток был сравнительно недалеко от нашего дома, и мы имели обыкновение выходить на него ночью, когда он уже был закрыт. Очевидно, для того, чтобы не платить денег. Если же шли в обычное для публики время, то, кроме нас с тётей Женей и Андреем, в этом участвовали мои университетские друзья – чаще всего Кант Ливанов, а ещё какая-нибудь девушка, за которой я в это время ухаживал. Бывало морозно и весело. Больше всех веселилась тётя Женя – совсем как девчонка. Портила общую картину только моя абсолютная бездарность в этом роде занятий. На каток мы ходили уйму раз, а я оставался на том же уровне, что в самый первый день. Главной моей заботой оставалось не упасть, стоя на коньках. Стоя, потому что преимущественно этим и ограничивалось. Передвигался я с трудом, мелкими шажками, а, оттолкнувшись, проскальзывал совсем немного. О падениях при этом и не говорю. Я так никогда и не понял, как люди ухитряются передвигаться на столь неудобных приспособлениях, да ещё так быстро. Это впрочем не мешало получать некоторое удовольствие – главным образом, отражённое, потому что мои компаньоны радовались по-настоящему.

А летом мы как-то поехали в Серебряный Бор, и я поразился жалкости этого пляжа по сравнению с нашими южными. Куча народа, грязный песок, никакой природы. Мы взяли лодку. А когда Андрей прыгнул в воду, его схватила судорога, и пришлось приложить немало усилий, чтобы затащить его назад в лодку.

В конце первого года моего пребывания в Москве проведать меня приехал папа. Эти несколько дней его пребывания были праздничными. Он приносил торты и цветы, мы все вместе гуляли, ходили на какой-то фильм. Ходили мы с ним по музеям, ели мороженое, кажется, тоже пошли в Театр кукол. Он остался доволен тем, как устроилась моя жизнь в Москве. И сам был таким весёлым и, конечно, доброжелательным. Видно было, что ему было хорошо отдохнуть здесь от служебных и домашних забот. Тётя Женя была им восхищена – трудно было не восхититься моим папой.