Подготовка к "аттестату зрелости" - 1

ГЛАВА IV

ПОДГОТОВКА К "АТТЕСТАТУ ЗРЕЛОСТИ". ПОД ЗНАКОМ НАРОДНИЧЕСТВА

 Итак, в сентябре 1885 года я возвратился в Нижний-Новгород уже вольным человеком". Сдал свою форму в корпус, облачился в штатское, никому уже не был обязан отдавать честь и становиться во фронт. Чувствовал себя, как освобожденный из тюрьмы. В семье, правда, было не очень хорошо: мать тяжело переносила мой уход с военной службы, братья смотрели с укором. Я очень любил мать, и на мне ее переживания сказывались нелегко, но как-никак решительный шаг, определивший всю мою дальнейшую жизнь, был сделан.

 Я задаю сейчас себе вопрос: чем обусловлено было мое тогдашнее, уже определенно выявившееся революционное настроение, под влиянием которого я сделал нелегкий тогда для меня шаг -- выход из военной службы? Ведь никто на меня не влиял в этом направлении, наоборот: все влияние школы, семьи, знакомых было диаметрально противоположным. Каких-либо классовых обид, угнетения я не ощущал. Семья наша жила очень скромно, но голода, нужды я никогда не испытывал. В школе меня тоже не угнетали, не оскорбляли, напротив: школа дала немало для моего образования и развития (математика, космография, физика, естествознание, география, русская литература).

 Прочитал я три-четыре романа Тургенева, они дали мне определенный толчок к революции. Эти же романы читали ведь и все мои шестьдесят одноклассников, и на них они совсем не повлияли в том направлении, в каком на меня.

 Я попытаюсь дать объяснение этому явлению.

 Разночинная интеллигенция того времени представляла собой угнетенную социальную группу как политически, так и экономически. Где, как и в чем могла она проявить себя? Литература была в железных тисках цензуры. В то время, о котором я пишу, то есть в середине 80-х годов, не было после закрытия "Отечественных записок" и "Дела" {"Отечественные записки" -- левонароднический ежемесячный журнал; с 1869 года выходил под редакцией Некрасова, Салтыкова-Щедрина и Елисеева. Деятельное участие принимал в нем публицист Н. К. Михайловский. "Дело" -- радикально-демократический журнал. Одним из руководителей его был соратник Чернышевского -- Н. В. Шелгунов. Оба журнала были закрыты правительством в апреле 1884 года "за крайне вредное направление".} ни одного радикального журнала или газеты. Да и вообще журналов и газет было мало, и выходили они ничтожными тиражами. Литераторам приходилось туго; они бедствовали, часто спивались, случалось, сходили с ума. На правительственной службе разночинцу не пойти дальше средних ступеней, -- все сколько-нибудь высокие должности были привилегией высшей дворянско-бюрократической касты. Промышленность, транспорт, торговля очень мало использовали труд интеллигентного разночинца. На фабриках, например, обычно директором был немец или англичанин, а мастера также были иностранцы, русским техникам купцы не доверяли; Соломины ("Новь") были еще редким явлением. На водном, например, транспорте интеллигенты почти не работали, там обходились малограмотными людьми, подросшими на самом производстве; капитаны и машинисты были очень часто немцы. В торговле и подавно обходились своими "молодцами". Земства и города в это время еще слабо развивали культурную деятельность и поглощали мало интеллигенции.

 И получилась такая картина. В. стране, включая Польшу и Прибалтийский край, было всего девять университетов, пять высших технических и три сельскохозяйственных учебных заведения {В Петербурге -- Технологический институт, Институт гражданских инженеров, Горный институт, Институт путей сообщения; в Москве -- Высшее (кажется, с начала 90-х гг.) техническое училище. Сельскохозяйственное: в Петербурге -- Лесной институт; в Москве -- Петровская сельскохозяйственная академия; в Ново-Александрии (в Царстве польском) -- Сельскохозяйственный институт. Окраины были в отношении высшего образования совсем обездолены: в Средней Азии не было на одного высшего учебного заведения, равно, как на всем Кавказе и Закавказье. Во всей Азиатской России был один университет -- Томский, основанный только в 1884 году; не было ни одного вуза на всем Урале.}. Окончившие университет врачи, юристы, филологи еще кое-как устраивались, а вот инженеры, агрономы, как ни мало их было, с трудом находили работу по своей специальности и часто должны были искать заработка на правительственной или частной службе не по специальности. Еще хуже обстояло, конечно, с женской интеллигенцией: той уже все пути были закрыты. А. И. Засулич-Успенская в своих мемуарах пишет о том, как она, будучи курсисткой, искала заработка по шитью и как была рада, когда удавалось найти работу, оплачиваемую по пятнадцати копеек в день.

 Высшие женские курсы, открытые в 70-х годах только в Петербурге и в Москве, во второй половине 80-х годов были закрыты, и высшего женского образования совсем не стало в России.

 И вот эта социальная группа -- разночинная интеллигенция -- жила в крепостнической стране, в которой крестьянство было в полукрепостнической кабале у помещика и помещичьего государства, было бедно, некультурно.

 Промышленность страны развивалась слабо, господствовали варварские формы первоначального накопления, разорявшие страну, подрывавшие ее производительные силы (кабальные формы эксплоатации крестьян, ростовщичество, варварское сведение лесов и т. п.).

 Только уничтожение самодержавно-крепостнического строя, уничтожение дворянского землевладения и передача дворянских земель крестьянству могли спасти крестьянство от окончательного разорения, вырождения и вымирания и дать крестьянству и всей стране возможность прогрессивного развития, В этом перевороте и строительстве после него, конечно, интеллигенции принадлежала бы огромная организующая и культурная роль.

 Во имя этой перспективы и шла борьба передовых отрядов разночинной интеллигенции в 60--80-х годах. Объективно это была борьба за "американский путь развития страны". Вся передовая литература того времени была выразителем и часто руководителем этой борьбы.

 Тургенев был ярким и художественно сильным выразителем настроений этой разночинной интеллигенции. В своих романах от "Рудина" до "Нови" он давал типы этой интеллигенции и остро ставил вопросы, ее волнующие, потому он и оказывал сильнейшее влияние на читателей-интеллигентов моего времени {Роль Тургенева, как писателя, сыгравшего своими произведениями огромную роль в течение ряда десятилетий, встает особенно ярко теперь, в известном отдалении от его эпохи. В то время как другие писатели того времени забыты и их стараются оживить только литературоведы, -- Тургенев жив до сих пор: его романы до сих пор нельзя читать без волнения. И это несмотря на то, что он сам по своим политическим взглядам не принадлежал к революционно-демократическому крылу интеллигенции, а был умеренным либералом. Но художественные образы его произведений -- реалистических, чутко, правдиво воспроизводящих жизнь -- действовали так, что в результате, говоря словами народовольческой прокламации, выпущенной ко дню похорон Тургенева, "он служил, русской революции сердечным смыслом своих произведений".}. Вот и я подвергся этому сильному и острому влиянию, и не только я, а из той же группы (военной) подверглись революционному влиянию, как оказалось, немало моих сверстников в других корпусах.

 Наши нижегородцы, учившиеся в тихом, захолустном тогда городе, были более отсталыми по сравнению с другими, и передовые идеи эпохи действовали только на более чуткие единицы. Вот и все.