В военной гимназии - кадетском корпусе - 1

ГЛАВА II

В ВОЕННОЙ ГИМНАЗИИ -- КАДЕТСКОМ КОРПУСЕ. В МЛАДШИХ КЛАССАХ

 К 1 августа 1879 года дядя повез меня в Нижний Новгород сдавать экзамен в Нижегородскую графа Аракчеева военную гимназию. Вспоминается большой зал (актовый) с большим портретом Александра II посредине. В этом зале через шесть лет, в 1885 году, я держал выпускной экзамен, а еще через сорок шесть лет, в октябре 1931 года, выступал на собрании курсантов пехотной школы имени Сталина, которая помещалась тогда в этом здании, в дни сорокалетнего юбилея нижегородской партийной организации.

 На экзамене я заявил, что я подготовлен ко второму классу, но мне ответили, что по возрасту я могу поступить только в первый (мне только что исполнилось десять лет). Я выдержал по всем предметам на двенадцать (в военных гимназиях была двенадцатибальная система), только по какому-то одному получил десять. Дядя пошел к директору, тот разрешил попробовать держать во второй класс. И курьезно, что я получил по всем предметам двенадцать баллов, и меня приняли во второй класс. В классе я оказался таким образом на один год моложе самого младшего ученика.

 Военно-учебные заведения были лучшими учебными заведениями Царской России того времени. Во главе военного министерства стоял самый либеральный министр Александра II -- Д. А. Милютин, в то время как министром народного просвещения был крайний реакционер, крепостник Д. А. Толстой, впоследствии, при Александре III, министр внутренних дел, вдохновитель злейшей реакции. Толстой насадил в гимназиях "классицизм" -- языки греческий и латинский, в таких размерах, чтоони подавляли все другие предметы и доводили учеников до отупения. Милютин в Государственном совете неизменно боролся против этой системы.

 Толстой был противником высшего женского образования и не разрешал женские врачебные курсы, а Милютин открыл таковые при Военной Медико-хирургической академии, и т. п.

 Конечно, и военные гимназии готовили верных слуг царя и отечества, но делали они это более умело, чем школы министерства просвещения, где ученики проникались ненавистью к древним языкам и ко всей школе, а через них и ко ^всему политическому режиму.

 Обращение с воспитанниками в военных гимназиях было хорошее, вежливое, на "вы" с первого класса, никаких унижающих наказаний не применялось; был у нас карцер, но за шесть лет моего учения никто в нем не сидел. Не было мелочного сыска и надзора, как это практиковалось в средне-учебных заведениях министерства народного просвещения, где для этого были заведены надзиратели со специальными шпионско-полицеискими функциями, ябедничество и доносы не поощрялись. В военных гимназиях мало было чисто военного духа, фронтовые занятия были поставлены слабо, формально. Сам директор, штабной генерал-майор И. И. Ордынский, не имел военной выправки и, несмотря на свои генеральские погоны, аксельбанты и красные лампасы, имел какой-то совсем штатский вид; он запросто приходил в залы, где мы проводили время между занятиями, к нему подходили воспитанники со своими заявлениями и просьбами, он беседовал с ними, гуляя по залу.

 Учителя у нас были более квалифицированные, чем в других учебных заведениях: они после окончания высшего учебного заведения должны были пройти еще двухгодичные педагогические курсы при военном министерстве, прежде чем принимались на место учителя. Хорошо было поставлено преподавание математики, физики, химии, естествознания, космографии, новых языков. Программы по этим предметам были значительно обширнее, чем в классических гимназиях. Химия там совсем не преподавалась, а если кто-либо у себя дома занимался все-таки химическими опытами, то он подвергался дознанию в лучшем случае гимназического начальства, а то и жандармского, для выяснения, не занимается ли он приготовлением взрывчатых веществ. Благодаря такой системе воспитания и обучения воспитанник был доволен, любил свою школу и не так легко проникался оппозиционными и революционными настроениями, а ведь это первое, что нужно для будущего защитника престола.

 Вот в такое учебное заведение я и попал. Меня одели в мундирчик с красными погонами и с медными пуговицами и определили во второй класс.

 Несмотря на то, что товарищи относились ко мне неплохо, я чувствовал себя в школе очень одиноко, очень скучал о семье, о матери и братьях, которые жили теперь в городе Яранске, в трехстах пятидесяти верстах от Нижнего. С Яранском не было ни железнодорожной, ни пароходной связи. Я как-то трудно сходился с моими одноклассниками и только через некоторое время ближе сошелся с Витей Киселевым, самым младшим после меня в классе. Мы дружили с ним до самого выпуска и после, до самой его смерти (в 1923 г.), и все время учения соревновались с ним: то он был первым учеником, то я.

 В нашем отделении оказался хороший воспитатель. Обязанность воспитателя состояла в наблюдении за успехами и поведением учеников; отстающим" он помогал или приспосабливал в помощь отстающему хорошего ученика, сносился с родителями учеников -- вообще, что называется, вел свое отделение. У нас таким воспитателем был Н. Г. Вучетич, по национальности черногорец, по образованию естественник, детский писатель; его рассказы для детей: "Красный фонарь", "Митина нива" и др. были в свое время очень популярны. Он очень хорошо к нам относился, беседовал с нами, читал нам; он же преподавал естественную историю и преподавал интересно -- на живых цветах; а мы собирали гербарии и коллекции жуков и бабочек. Но, к сожалению, он скоро ушел из гимназии. В следующих классах воспитателем уже был чинуша-формалист -- статский советник Гирш.

 В первые два года моего учения в гимназии у меня развилась в очень сильной степени религиозность; может быть, в ней я находил утешение в своем одиночестве, в своей тоскливости об умершем отце, по семье. Я читал много религиозных книг -- евангелие, жития святых, много молился, соблюдал посты, что было не так просто, так как в школе посты не соблюдались и нас кормили всегда скоромным. Целых семь недель "великого поста" я ел только хлеб с чаем или квасом. Это вызывало насмешки со стороны учеников, которые в массе к религии относились чисто формально, но я стоически переносил эти насмешки, считая, что я терплю за свою веру. Я мечтал после окончания учения пойти в какую-нибудь деревню учителем или священником, чтобы помогать бедным крестьянам и учить их. Это я прочитал рассказ о некоем благочестивом пасторе, который посвятил свою жизнь религиозному просвещению и обучению крестьян хозяйству и ремеслам, и решил итти по стопам этого пастора.

 Учился я хорошо по всем предметам, за исключением рисования и физкультурных предметов -- гимнастики, фронта и танцев. Особенно я не любил и саботировал танцы, за что учитель часто грозился меня наказать, но дело обходилось как-то благополучно. Вообще физкультурное воспитание было поставлено в школе хорошо, и на него обращалось большое внимание. Поощрялись также всякого рода подвижные игры -- в "лапту", в "городки", в "попа", в "свайку", в "чижа", в "свечи" (подавание большого мяча ногой вверх), катание на коньках {Теперешние игры -- футбол, волейбол, теннис и т. п. -- не были еще известны, только крокет начинал входить в моду, да и то несколько позже.}. Такое воспитание хорошо влияло на здоровье; я до поступления в школу часто хворал, со времени же поступления ни разу не хворал, и этой закалки хватило на всю жизнь: первый раз я заболел и лег в больницу, когда мне исполнилось шестьдесят четыре года.